Я навсегда тобою ранен...

О вкусах не спорят. Каждый волен жить по собственным правилам – лишь бы в рамках, обрисованных уголовным правом. Я не стал терзать его сверх положенного, да и дрова вываливались из рук. Мы вернулись на «базу» и стали мастерить костер. Четверо «отдыхающих» сидели, нахохлившись, смотрели на нас, как на преподавателей ОБЖ. Мурзин смирился с мыслью, что помереть сегодня не удалось, и принялся разминать кости. Побрел к ближайшей каменистой возвышенности.

– А медведи здесь есть? – спросил он издалека.

– Есть, есть, – закивал Куницын. – Здесь все есть. Такие голодные – все лапы себе обсосали.

Мурзин не вернулся, продолжал хрустеть камнями, напевая: «На медведя я, друзья, выйду без испуга, если с другом буду я...» Потом он присел за камень и замолк. Не знаю как других, а меня в детстве волновал вопрос, почему создатели песни не предусмотрели вариант, когда медведь также приводит на охоту друга.

– И чего он поперся в такую даль? – пробормотал Голованов. – Приключений давно не обретал?

– Он воспитан, – поднял голову Куницын, – а ты готов опростаться у всех на виду.

– Имеется за ним такой грешок, – хихикнула Стелла. – Тебя выгуливать, Валентин, надо с веником и совочком.

Рита толкнула ее в плечо, но в драку не полезла. Голованов начал багроветь.

– У вас такие теплые товарищеские отношения, – подметил я. – Надеюсь, они не перерастут во что-то большее?

– Что вы имеете в виду? – вскинула голову Рита.

– Он просто хамит, – возбух Голованов. – Он думает, если работает в органах, то может делать, что хочет, говорить, что хочет, лезть не в свои дела...

Подошел Мурзин, с которым ничего не случилось, и буря в стакане затихла. Через несколько минут на костре уже висел котелок с ключевой водой. Стелла нашла чай, сморщенные смородиновые листья. Каждый доставал продукты к общему столу. Куницын рассы́пал помидоры, сетуя, что никому не пришло в голову запастись «хлоридом натрия». По праву чужака я не стал участвовать в общей трапезе; расположился в стороне, жевал мясо с черным хлебом, потом дымил, думая о том, что сейчас проходят похороны Янки Островской (третий день, включая день смерти), все скорбят, нищая родня гадает, кто ее теперь будет кормить. Неваляев скрипит зубами, Крюгер уже под газом, один Богатов ведет себя по-свински, на похороны не явился и вообще неизвестно где пропадает. Явилась Эмма в кружевной ночнушке и почему-то с чемоданом, посмотрела с укоризной...

– Долго нам еще идти? – спросила Рита.

– Ну, придем, – вздохнула Стелла, – а дальше что?

– А дальше – ничего, покуда в нашей компании чужие, – дерзко бросил Голованов, чем немедленно вызвал ядовитую реплику Мурзина:

– А мы, значит, родные и близкие. Особенно ты, Валентин, со своими историями и хреновым поведением. Благодаря капитану с Куницыным мы не сдохли, а ты, скотина неблагодарная, даже спасибо не сказал...

– А кто же бросился тебя спасать первым?! – взвился Валентин.

– Пополз, – невозмутимо поправил Куницын, – а не бросился. Мог бы и не стараться.

– Да перестаньте вы! – разозлилась Рита. – Как не стыдно! Валентин хотел помочь! Я спросила, долго нам еще идти?

– Если вы имеете в виду ущелье Зеленого Дьявола, то миль шесть, – лениво дымя, отозвался я.

– А вы откуда знаете? – удивилась Рита. – Приходилось бывать в этих краях?

– Карту нашел, – объяснил я. – В мусорном контейнере. Привычка у милиции такая – рыться в мусорных контейнерах.

Народ предпочел не комментировать. Никто не думал, какая карта и что она делала в мусорном контейнере. И мне не хотелось их расспрашивать. Все устали. Девицы таяли на глазах. Обе были в неплохой физической форме, особенно Стелла, но не терпели неизвестности. Тяжелел Голованов. Мурзин таращился в костер, думал о своем. Последствия суточного перехода отразились и на Куницыне – широкая складка пролегла через лоб, круги под глазами, он потягивал чай из стальной кружки в замшевом чехле (такие раздают в дни рекламных кампаний) и тоже мысленно уносился в прошлое. Удивительно, но народ не роптал. Никто не препятствовал тому, чтобы повернуть обратно, добраться до базы и забыть об этой глупой прогулке, но никому подобное не приходило в голову. А если приходило, то озвучивать не решались. Понятно без слов. Если возвращаться, то всем вместе. Если кто-то пойдет дальше, то для тех, кто вернется, жизнь превратится в нервотрепку. Рехнуться можно от этих мыслей – найдут золото, не найдут. А если найдут, то о своей доле даже не мечтай.