Я не ангел

Стоило все его личное имущество, по словам Родиона, миллион долларов. И Эмма по закону наследница. Наследница, между прочим, не дачки-кукарачки, «москвича» и комнаты в коммуналке… а вот этого всего!

Родион сказал – подпиши. Вот, говорит, документы на отказ от наследства. Подпиши.

А я говорю – ты с ума сошел, сейчас она тебе все подпишет, как же!

А эта дура говорит – конечно, я подпишу, это же все чужое. И так торопится, уже ручку взяла, ей как будто не до нас, ей нужно детям книжки читать. Она все время сидела с детьми, – лицо каменное, дети к ней жмутся, – и какие-то распечатанные листочки им читала. Я однажды хотела с ними посидеть, а дети говорят: «Нет, это только наше», – ну и ладно. Я посмотрела, там было про Лиса, которого звали то ли Петр, то ли Петер.

«Я не подпишу», – говорит Эмма.

Вот так вдруг отказывается подписать. Я подумала – слава богу! Любой нормальный человек сказал бы: «Моего мужа убили ни за что, мне надо растить троих детей, дайте мне квартиру, и дачу, и “мерседес”, и денег столько-то».

Родион, добрый мальчик (все же хорошее воспитание сказывается), с облегчением говорит: «Ну и правильно! Их с Глебом устная договоренность не имеет юридической силы. Я не мог сам тебе этого сказать, но с моральной точки зрения ты имеешь полное право просить компенсацию. Между нами, они легко пойдут на твои условия. Будут торговаться для порядка, но дадут. Им квартиры и дома не нужны. Что ты хочешь, квартиру, дачу? Проси все. Ну, и деньги, конечно».

Я говорю – ну вот, мы разбогатели, хоть какой-то толк с паршивой овцы! Я не хотела сказать, что Глеб погиб, как овца… я просто не умею выражать свои мысли.

Оказалось, что Эмма имела в виду совсем другое.

Все это, спрашивает Эмма, достанется его детям.

Нет, отвечает Родион, детям ничего, все перейдет к его конкурентам.

Нам всем троим понятно, что конкуренты – это те, кто его застрелил. Ну и что? Это же бизнес. А Глеба они вообще случайно убили.

Эмма сказала: «Нет. Не подпишу. Им нужна фирма, пусть забирают. Но все остальное должно достаться его детям. Пусть переделают документы. И я проверю каждое слово».

Когда я это услышала, я просто онемела. Проверит она! У нас же принципы, мы же лучше будем голодать, чем возьмем от убийц детям на хлеб. Благородная, за мой, между прочим, счет! Кто, она думала, ее кормит? Она, видите ли, будет в облаках витать, оттуда на свои принципы любоваться, а мать пусть работает, так, что ли?

Я кричала: «Как будешь кормить детей?! Вы будете нищими!», Родион ее уговаривал: «Возьми, ты имеешь право», а эта дура говорит: «Нет». Нет, говорит, это же убийцы Глеба. Ничего, говорит, не подпишу, пусть хоть режут.

Через час (у них там все было схвачено, свой нотариус за час все переоформил) Родион принес ей исправленные бумаги, и Эмма подписала, все отдала чужим детям и внукам.

Она все подписывала и подписывала, я никогда не видела столько документов на собственность, пока Родион не сказал: «Ну все, подписала… А вот на это даже время тратить жалко, издательский дом “Беата” можешь просто выбросить…» И на этом все, конец. Дядя Бэ зачем-то перевел на Глеба даже этот никому не нужный издательский дом. Все было оформлено на него, все… В кои-то веки выпал шанс, и так все просрать.

Эмма ушла детям книжки читать, а Родион остался меня утешать. Я ведь даже плакала. Когда у мужа инсульт случился, не плакала, а тут заплакала. На самом деле ему хотелось поговорить со мной о Беате.

– Она неожиданно уехала в Москву, сказала – скоро вернется. Я скучаю.

– Вернется? Ну-ну.

Я ему все рассказала. Мы ведь с ней бок о бок целый месяц жили, я ее разговоры по телефону слышала. Если он хочет знать, с чем она поехала в Москву, что есть у его жены для завоевания Москвы, – я, пожалуйста, расскажу.

Я все рассказала, а что мне ее покрывать, что ли?

Вообще-то она умница. Не так уж неожиданно уехала. За то время, что была у нас, все себе подготовила.

Я не знаю, может, она и жалела Эмму, она хорошо за ней ухаживала, и даже за детьми, я-то совсем плохо себя чувствовала. А может, ей просто было удобно у нас пожить. Она готовила себе плацдарм.

У нее в Москве квартира. Этот ее Дядя Бэ купил ей квартиру в Москве, в Митино. Беата по телефону с матерью разговаривала, рассказывала ей, как она его одурачила: что мама в Витебске болеет, ей нужно в Москву лечиться, и она только в Москве поправится. А когда тот сказал, что нужно тогда мамину квартиру в Витебске продать, сказала – ой, ну нет, мама там всю жизнь прожила, это же память о прожитой жизни. Оформила московскую квартиру не на мать, а на себя. …Хорошо бы Эмма от нее научилась заботиться о себе.

– Ее мама умерла. С какой матерью она разговаривала? – удивился Родион.

Да вот с той, которая умерла. Умерла, а потом воскресла.

Родион не поверил, что Беата могла так ему врать, помрачнел, мне его даже жалко стало. Спросил, откуда я знаю, что она говорила с матерью. А так только с матерью говорят. Уж я-то знаю, сколько у себя на приеме видела: девчонки все одинаковые, как гулять, так тайно от матери, а как припрет – сразу мать. К тому же она говорила «мама».