Я не аристократ

Лабириана, молодая супруга жестянщика Хилкса, вышла из хибары, но вскоре вернулась, уже не одна. Следом за ней в кухню протиснулся здоровенный детина с курчавой бородой — её двоюродный брат и сосед Сион.

— Вот, смотри, — с довольным видом указала Лабириана на лежащего на полу парня в рабском ошейнике. — Я ударила его сковородкой. Два раза. Башка крепкая, как орех.

Сион наклонился к парню, пощупал жилку на шее.

— Живой.

— Убьёшь его, как же. Он только на вид худощавый, а на деле — ничего себе, жилистый. Можно будет продать его на рынке рабов не меньше, чем за семь полновесных монет гномьего серебра!

— Да ну, гномьего, — не поверил брат. — Разве что разбодяженного наместником. А как мы его продадим, на нём же ошейник? Вдруг его опознает хозяин?

— А ты спили старый ошейник и сделай для него новый. И кандалы. Я тебя зачем позвала? Вот могла бы сама справиться, не стала бы звать! Делиться ещё с тобой, лентяем!

Брат обиженно засопел и ухватил обездвиженного «гостя» за ноги.

— Ё-о! — выдохнул он, вытаскивая бесчувственное тело во двор.

Только тупая баба может подумать, что плотник не сумеет снять с раба какой-то паршивый ошейник!

Ошейник, однако, сниматься не хотел. Сион немало попыхтел над ним, но в конце концов вынужден был признать:

— Не выходит. Видать, магический. Ну, ничего, я намотаю поверх полоску кожи, покупатель сразу и не распознает.

— Ты меньше рассуждай, делай скорее! — Лабириана раздражённо передёрнула плечами. — Вдруг он сейчас очнётся?

* * *

Я пришёл в себя в сумерках. Лежал, уткнувшись носом в утоптанную землю у плохо сделанного забора, и было мне очень плохо.

Шея горела, как от ожога, голова раскалывалась от боли, язык присох к нёбу… Вроде и не пил вчера? Или пил?

О, чёрт, я же вчера пять косарей получил за сборку этого дурацкого железного ящика! Неужели деньги украли?

Дёрнулся встать… И обнаружил, что руки связаны за спиной.

Только тогда и сообразил повернуть голову. Увидел унылую тёмную комнатушку… И всё вспомнил.

И вовсе это не сумерки были, а солнечный день, только лучи, проходящие сквозь узкое окошко, не дотягивались в тот угол, где я валялся на земляном полу.

И не в забор я уткнулся, а в щелястую стену из кривых досок!

Попробовал приподняться и взвыл от боли. Чего же мне больно-то так?

— О, оклемался, бродяжка! — раздался радостный женский голос. — А я уж думала, что перестаралась.

— Сука, — сообщил я без особых эмоций.

А ведь я сам виноват, расслабился. Надо ж было так лохануться! Поверил первой попавшейся бабе, жрать захотел, имбецил в валенках.

То-то она на вопросы не отвечала. Боялась спугнуть.

Девушка, проходя мимо, пнула меня ногой — к счастью, босой и не слишком больно — и заорала:

— Сион, этот мерзавец очнулся!

От вопля моя бедная голова заболела ещё сильнее. Я прикрыл глаза, но отлежаться мне не дали.

— Вставай, раб!

Я посмотрел на вошедшего и решил не спорить.

Мужик был похож на медведя: такой же громадный, неуклюжий, с буро-коричневой бородой и маленькими гадкими глазками.

Я подозревал, что бородатый, так же как и медведь, на поверку может оказаться быстрым и опасным, поэтому приходилось слушаться. По крайней мере сейчас, пока связан.

— Куда пойдём-то? — спросил, кое-как поднимаясь на ноги.

Со связанными руками — это был тот ещё квест!

— На рынок, — охотно пояснил бородач. — Нам раб без надобности, самим бы как-нибудь прокормиться. А чего добру пропадать?

— Воды хоть дайте? — взмолился я.

Вода в комнатёнке была. Здоровенная бадья стояла прямо на полу. Я такую в кино видел. Сверху крышка, на крышке — кружка.

Куда же я всё-таки попал? В сказку? В кино дешёвое?

Я и не надеялся, что мужик даст мне напиться, но бородач зачерпнул воду из бадьи щербатой глиняной кружкой и поднёс к моему лицу.

Похоже, повеселиться захотел.

Пить со связанными руками, когда в тебя тычут здоровенной кружкой — то ещё развлечение. Я весь облился, пока сумел пару раз глотнуть воды.

Бородач заржал и пинком выпер меня из комнаты. Вскоре я вновь шагал по улице, но уже под конвоем.

Девушка тоже пошла с нами. Похоже, бородачу она не полностью доверяла.

Было жарко, болели голова, руки, шея. Варан Яша во мне уснул, и как его вызвать — я не знал. Вот он, может, и мог бы сейчас как-нибудь выкрутиться и удрать, а я — точно нет.

Пока мы шли, связанные руки затекли. Так ведь и без рук можно остаться! Если это, конечно, всё-таки не кино.

Мне было так плохо, что оставалось только радоваться тому, что ведут меня теперь не стражники, а горожане и не к палачу, а на рынок. Как ни крути, а положение моё на одну ступеньку улучшилось.

Ну, продадут. Там, наверное, будут другие рабы — и вот тогда я уже узнаю, где я и что тут происходит. А работы я не боюсь, ещё другим фору дам.

Рукастый человек да со сметкой нигде не пропадёт. Либо сумею себя выкупить, либо, на худой конец, восстание подниму. Как Спартак.

Правда теорию про всякие движущие силы и производственные отношения я уже подзабыл, да и учил я её в школе через известное место. Но с практикой-то как-нибудь разберусь, ага?

Рынок рабов был на задворках рынка обычного — грязного, шумного как среднеазиатский базар.