Я не боюсь

— Я ничего не боюсь, — сказал я громко, чтобы придать себе смелости, но ноги меня не держали, а голос в мозгу кричал: не делай этого! — Мертвые ничего тебе не сделают, — сказал я себе. Перекрестился и спустился в яму.

Внизу было прохладно.

Кожа у мертвеца была серая, покрытая коркой грязи и дерьма. Он был голый. Ростом с меня, но более худой. Кожа да кости. Ребра выпирали. Должно быть, одного со мной возраста.

Я слегка пнул его. Никаких признаков жизни. Я поднял тряпку, прикрывавшую его ноги. На правой лодыжке была толстая цепь, замкнутая на замок. Кожа под ней была содрана, из раны на ржавые звенья цепи, прикрепленной к вбитому в землю кольцу, стекала прозрачная жидкость.

Я хотел увидеть его лицо, но боялся дотронуться до головы.

Наконец, сделав усилие, я протянул руку и поднял пальцами краешек покрывала, пытаясь стащить его с лица, и тут мертвец согнул ногу.

Я сжал кулаки, широко раскрыл рот, ужас ледяной рукой сковал мне плечи.

Затем мертвец распрямил грудь, словно живой, и, не открывая глаз, протянул ко мне руку.

Волосы у меня встали дыбом, я заорал, отскочил к стенке, попав ногой в ведро с дерьмом, разбрызгав его во все стороны.

Мертвец тоже закричал.

Я топтался в дерьме, пока наконец, ухватившись за веревку, одним отчаянным рывком не выскочил из этой ямы, словно ошалевшая блоха.

Давя на педали, я мчался по колдобинам, рискуя в любой момент вылететь в кювет и сломать себе шею, но не тормозил. Сердце готово было разорваться, легкие горели. Кончилось тем, что я взлетел в воздух и грохнулся в канаву на обочине дороги. Поднялся с дрожащими ногами и оглядел себя. Колено было расцарапано до крови, вся майка в дерьме, у сандалии оторвалась перемычка.

Дыши, сказал я себе.

Я дышал и чувствовал, как успокаивается сердце, восстанавливается дыхание, и внезапно ощутил, что страшно хочу спать. Я растянулся на земле и закрыл глаза. Под веками все было красным. Страх еще не прошел, отдаваясь на дне желудка. Солнце грело заледеневшие руки. Цикады стрекотали у самых ушей. Пульсировало разбитое колено.

Когда я вновь открыл глаза, по мне сновали огромные муравьи.

Сколько я спал? Пять минут или два часа?

Я вскочил на Бульдозер и помчался к дому. Я крутил педали, а перед глазами стоял мертвый мальчик, который поднимался и тянул ко мне руки. Его землистое лицо, закрытые глаза, распахнутый в крике рот.

Сейчас все казалось мне сном. Потерявшим силу кошмаром.

Он был живым. Он только притворялся мертвым. Почему?

Может, он был болен. Может, он был монстром.

Оборотень, и по ночам превращался в волка. И его держали на цепи, потому что он опасен. Я видел по телевизору фильм о человеке, который в полнолуние превращался в волка и нападал на людей. Крестьяне поставили на него ловушку, волк попал в нее, и один охотник убил его, и волк умер и превратился в человека. Он стал аптекарем. А охотник был сыном этого аптекаря.

Может быть, и этого мальчика держали под листом на цепи в яме, чтобы изолировать от лунного света.

Оборотней нельзя вылечить. А чтобы убить их, нужна специальная пуля из серебра.

Но оборотней не существует.

«Кончай ты с этими монстрами, Микеле. Монстров не существует. Призраки, оборотни, ведьмы — все это глупости, придуманные специально, чтобы пугать таких наивных, как ты. Надо бояться людей, а не монстров», — сказал мне как-то папа, когда я спросил его, могут ли монстры дышать под водой.

Но, если его держат там взаперти, должна быть причина.

Папа мог бы объяснить мне все.

— Папа! Папа… — Я толкнул дверь и вбежал в комнату. — Папа! Я должен тебе… — Слова застряли у меня в горле.

Он сидел в кресле с газетой в руках и смотрел на меня жабьими глазами. Страшными жабьими глазами, которые мне приходилось видеть только один раз, когда я выпил освященную воду из Лурда[5], приняв ее за обычную газировку. Он вдавил окурок в чашку из-под кофе.

Мама сидела на диване и шила. Она посмотрела на меня и опустила голову.

Папа втянул воздух носом и спросил:

— Где ты шлялся весь день? — Оглядел меня с головы до ног. — Ну ты посмотри на него. Ты где валялся? — Он скривил лицо: — Весь в дерьме. Воняешь, как свинья. И сандалии порвал! — Он посмотрел на часы. — Ты знаешь, который сейчас час?

Я молчал.

— Я тебе скажу который: без двадцати четыре. И за обедом я тебя не видел. Никто не знал, где ты. Я искал тебя до самого Лучиньяно. Вчера тебе такое сошло с рук, сегодня нет.

Когда отец был взбешен, он не кричал, а говорил тихим голосом. Это вгоняло меня в трепет. До сих пор не переношу людей, не умеющих выпускать пар своей ярости.

Он указал на дверь:

— Раз ты хочешь делать все, что тебе заблагорассудится, лучше уходи. Я не хочу тебя видеть. Проваливай.

— Ну подожди, я хочу сказать тебе одну вещь.

— Ты не должен мне ничего объяснять, ты должен выйти в эту дверь.

Я взмолился:

— Ну папа! Это очень важно…

— Если ты не уйдешь, через три секунды я дам тебе такого пинка, что ты долетишь до самого указателя Акуа Траверсе. — И неожиданно заорал: — Пошел вон!

Я кивнул. Слезы душили меня, я открыл дверь и спустился по лестнице. Сел на Бульдозер и поехал в сторону пересохшего русла.