Комнату тусклым светом освещал огарок одной единственной свечи на покосившемся столе, но даже в темноте я смог различить на потном лице мужчины такие необходимы нам качества, как хитрость, преданность и решительность. Его маленькие карие глазки не бегали и не трусили, они светились жаждой действия.
На мгновение я застыл, прислушиваясь к встревоженному шипению змеи, обвившей мои ноги почти нежно, с почтением, и пропустил мимо ушей какой‑то вопрос Волдемотрта.
— Гарольд? — Барти заволновался и тронул меня за плечо. — Ты хорошо себя чувствуешь?
— Нагайна говорит, что за дверью стоит магловский сторож и подслушивает наш разговор, — пробормотал я. — Уже давно.
— Да — да, слышу. Отчего же ты медлишь, юный мистер Снейп? Где твои манеры? Проведи гостя, дай мне с ним поздороваться…
Молниеносно преодолев расстояние до двери, я распахнул её и увидел трясущегося от страха старика с керосиновым фонарем в руках, трясущегося вместе с ним.
— Авада Кедавра! — выкрикнул я с холодной яростью в голосе.
Удивление в глазах сторожа, увидевшего перед собой меня, раздраженного и опасного мальчишку неполных тринадцати лет отроду он забрал с собой в могилу. Полагаю, человек ожидал найти здесь обычных беспризорников, но ошибся.
На долю секунды яркий зеленый свет озарил комнату и… чужую душу. Это заклинание того же цвета, что и мои глаза, и вырвалось оно именно из моей души, той, что не принадлежит мне, но живет во мне. В голове мелькнула четкая мысль, подчиненная дисциплине и цели — свидетелей быть не должно.
Тело старика лежало передо мной, а я думал только о том, чтобы с ним такого сделать, чтобы укрыть его навсегда, чтобы не привести еще одни чужие уши в этот заброшенный дом, не навредить Волдеморту.
И пока думал я, думал и Темный Лорд.
— Том Риддл воспитал в тебе волю, — в задумчивости проскрипел он, — под его руководством ты вырос, Гарри. А под моим — проживешь так, как и мечтать не мог…
В зеркале комнаты на седьмом этаже, опустевшей без зануды Риддла, я прочел такие слова:
Часть Третья
Глава 21
«Интересно, десяти минут на прочтение статьи достаточно? — думал я, то и дело поглядывая на закрытые ставни в часах над камином. — Или все птицы на свете объявили мне войну?»
Дождавшись двенадцати — конца срока обещанного мною молчания, но так и не дождавшись кукушки, я заорал:
— Папа, выпусти птичку!
— Кого?!
— Ну… это… кукушку.
Отец тряхнул газетой, затем еще раз тряхнул, закинул ногу на ногу, поменял их местами и засопел, демонстрируя мне свою глубокую заинтересованность происходящим на страницах «Пророка».
— Пей чай, Гарри, — бормотал он, — лучше пей чай…
— Я лопну!
Хельга, удобно умостившаяся у моих ног, оторвалась от вязания, запрокинула голову и визуально оценила вероятность такого исхода, осмотрев меня с головы до ног. Придя к выводу, что вероятность ничтожно мала, она поправила свой бантик, успокоилась и вновь принялась ритмично стучать спицами. По–моему, количество связанных ею на зиму шарфов перевалило за полсотни, но легче расширить шкаф, чем объяснить домовику, что в доме проживает всего–навсего две шеи, на которые данные изделия можно нацепить.
— Смею предположить, что именно эти два слова пришли на ум несчастной тете Марджи, в момент её взлета со двора… Не находишь? — спросил папа таким тоном, каким прогнозом погоды интересуются.
И дабы не накликать бурю, я счел разумным признать свое поражение и выкинул белы флаг — вцепился в кружку с горячим мятным чаем и влил его в себя почти залпом, ошпарив горло. Но стойко продержавшись в образе виноватого аж целых три минуты, разобиделся окончательно, прочистил горло и храбро пропищал, восстанавливая справедливость:
— Тетя Петуния сказала, что я все равно полезнее, чем тетя Марджи…
Папа хмыкнул.
— Надо же, раньше они казались мне довольно разумными маглами… А что сказал дядя Вернон?
— Возражал, — признал я и кивнул, — но недолго. Даддли пожаловался на неё, сказал, та все его пирожные съела, и все сразу обрадовались, что тётя улетела!
— Все, разумеется все… за редким исключением в лице министра, министерства, директора твоей школы, декана твоего факультета, начальника Отдела по Сокрытию Магических Проявлений и моей скромной персоны. Ах да… — папа будто что‑то вспомнил и отложил, наконец, газету в сторону. — Что‑то мне подсказывает, будь на то воля тети Марджи, в далекий полет отправился бы ты! Уверен, быть проколотым ради совершения приземления на грешную землю — не иначе как блаженство…
— Ну… — протянул я с сомнением, но внял голосу здравого смысла и замолк.