Я не сдамся без боя!

— Вы правильно делаете, что не сдаетесь, — слегка заплетающимся языком объяснял ему Стрельников. — Так и надо, я целиком на вашей стороне. Это ваша земля, и нечего Москве указывать, как вы должны жить у себя дома. Россия при царях нахватала столько земель, что до сих пор не может навести на них порядок. Тогда не могла, а сейчас и подавно не может — куда там! Порядок должны наводить, в первую очередь, чиновники, а им порядок ни к чему, потому что тогда они не смогут воровать. А в чиновники только за этим и идут, вот и получается, что вор должен сам себя ловить и сажать в тюрьму. Поэтому порядка в этой стране не будет никогда — по крайней мере, до тех пор, пока все идет так, как идет. Кого-то это устраивает, кому-то, как чукчам, на все наплевать, пока есть олени и рыба, кто-то слишком малочислен и забит, чтобы протестовать против имперского произвола — это их дело, пусть живут как умеют. Но ваш народ уже не первый век с оружием в руках борется за свою независимость, и такая стойкость не может не вызывать восхищения. А упорство, с которым Россия удерживает в своем составе этот залитый кровью, истерзанный, но непокорный регион, не только достойно порицания, но и наказуемо. Это прямая, длящаяся веками колониальная агрессия, в наши дни выглядящая чудовищным анахронизмом, и с этим нельзя мириться…

Толстый седой Расулов, бежавший в Москву в поисках покоя и стабильности, подальше от кровавой кутерьмы, которую господин Стрельников именовал героической борьбой за независимость, торопливо доедал свой обед, старательно притворяясь глухонемым. Он не только не разделял воинственных взглядов белобрысого бомбиста, но и не понимал доброй трети употребляемых им слов. На его носатом лице застыла терпеливая тоска человека, начавшего сознавать, что неприятности, от которых он пытался убежать, бегают намного быстрее.

— Но ваши полевые командиры — или дурачье, или обыкновенные трусы, — продолжал Стрельников, которому явно был нужен не столько собеседник, сколько слушатель. — Сидеть в горах и мстить собственным землякам за то, что те просто хотят мира и покоя, — преступная глупость. В конце концов, быть воинами дано не всем, кто-то должен возделывать землю и растить детей, верно? А те, кто взялся за оружие, должны сражаться с врагом, а не со своим народом. И делать это надо на территории врага — здесь, в Москве, в самом логове. Да, во время террористических актов гибнут ни в чем не повинные люди. Но эти жертвы необходимы, чтобы народ, наконец, очнулся от векового сна и сказал: да на кой ляд нам этот Кавказ? Отпустите вы их на все четыре стороны, пусть живут, как им нравится! Конечно, правительство никогда не пойдет на это по доброй воле. Тогда его придется скинуть к чертовой матери и назначить другое, и так до тех пор, пока к власти, наконец, не придут разумные, порядочные люди, больше заботящиеся о благополучии граждан и процветании страны, чем о собственных банковских вкладах и личных амбициях. А вы там, у себя, сделаете то же самое и однажды, все обдумав и взвесив, может быть, вернетесь в состав России, но уже не по принуждению, а по доброй воле. Но этого не будет, пока нами правит шайка кровавых маньяков…

Расулов жестом подозвал официантку, торопливо расплатился, коротко кивнул старому Абдулле и почти бегом покинул кафе. Абдулла подумал, что если он когда-нибудь и вернется сюда, то произойдет это нескоро.

Оставшись один, Стрельников сразу заскучал и опять принялся озираться в поисках новой жертвы. Обычно хозяин останавливал его гораздо раньше, чем он успевал дойти до призывов к свержению правительства и террористическим актам. Но сегодня балом правил вовсе не Абдулла, и это, судя по всему, стоило ему одного из старейших и самых уважаемых клиентов.

Стрельников привстал из-за стола, намереваясь не то убраться из заведения, не то атаковать кого-то еще, и тут Махмуд Тагиев, наконец, покинул свое место и, жестом приказав официантке принести еще чая, пересел на стул напротив пламенного оратора.

— Не помешаю, уважаемый? — с отменной вежливостью осведомился он, смахивая ладонью со скатерти невидимые крошки, и выложил на стол серебряный портсигар. — Прошу меня простить, но я невольно слышал то, о чем вы говорили со своим соседом. Я во многом с вами согласен, но кое с чем хотелось бы поспорить.

Стрельников некоторое время молча смотрел на него с таким видом, словно это не он уже целую неделю не давал посетителям кафе покоя, приставая с глупыми и небезопасными разговорами, а потом вынул из кармана футляр, извлек оттуда очки со слегка затемненными стеклами, нацепил их на переносицу и повторил осмотр, как будто боялся, что без этого оптического прибора упустил какую-то важную деталь в облике собеседника.

— Поспорить? — переспросил он почти трезвым голосом. — Что ж, извольте. В спорах рождается истина — так, по крайней мере, говорят, хотя я в это не верю. Так что вы можете возразить по существу затронутого мною вопроса?

Перед Тагиевым поставили новую чашку чая.