Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

Всё, что с ней происходило дальше, она определила бы, как однокурсники называли некоторые контрольные — «адский адище»; её словно вышибло в параллельную вселенную, откуда она наблюдала, что делают с её телом, и даже злорадствовала, что наконец-то ему достанется — за предательство, за то, что это подлое тело приютило в себе неведомую смертельную болезнь, бунтуя против хозяйки. Ощущение разрыва, движения чего-то чужого внутри нее, давления и распирания лишили девушку голоса, дыхания и на какую-то секунду даже зрения. Он мог бы и не просить её молчать — она все равно не могла издать ни звука, парализованная и оглушенная тем, что испытала. Когда она постаралась взять себя в руки и посмотрела на него, то увидела мрачную ухмылку — он не подумал ни притормозить, ни двигаться осторожнее. Ощущения были совершенно непривычные. Сильнейшее возбуждение, помноженное на чудовищную боль. Юна ощущала себя его собственностью, это ее сильно завело; как и то, что — она это заметила — он без всякой жалости и сочувствия всматривался в гримасы боли, искажавшие её лицо. Ему интересно с ней спать, и он ее изучает — ну надо же! Вообще-то она на задворках сознания занималась тем же самым. Это секс по-постмодернистски. Обратиться за помощью куда-то, кроме как к культурному опыту, Юна не могла. На какое-то мгновение боль выплеснулась за пределы терпимости; Юна тяжело задышала, на лбу выступила испарина, ее бросило в пот, даже сердце закололо. Уважаемый Феликс Валентинович предусмотрительно зажал ей рот здоровенной ладонью и шикнул, показывая, что было бы неплохо, если бы она и дальше молчала — но сразу же убрал руку, как только стало ясно, что стонать и жаловаться она не собирается. Ну охренеть какой внимательный любовник!

Юна доверилась ему и окончательно отпустила контроль над ситуацией. Ее тело больше не слушалось ее; оно ей даже не принадлежало. Она отбросила все сомнения и решила получить от этого жестокого эксперимента все, что можно и что нужно, что помогло бы ей наконец повзрослеть и разобраться. Всё-таки она исследователь. Пора изучать себя и в этом аспекте тоже. Нужно попробовать. Мышцы, которые испытывали непривычную нагрузку, перестали сжиматься; Феликс двигался внутри нее — садистски медленно. Юна приподнялась на локтях, чтобы посмотреть, что он с ней делает. Это зрелище заставило ее испытать одновременно и возбуждение, и стыд. Боже, она голая! С обнаженной грудью! Это невозможно. Он заметил ее взгляд; его губы шевельнулись в едва заметной снисходительной улыбке. Конечно, она выглядит наивной идиоткой. Девушка покраснела, встретившись взглядом с мужчиной. Он нажал на ее плечо, укладывая обратно; сразу стало гораздо тяжелее — скорость и амплитуда его движений резко увеличились; кроме того, теперь он двигался предельно глубоко, словно вбивая в нее кол. Живот у Юны заломило, как при самых худших месячных; тем не менее, всё-таки эта боль была другая — при всей ее мучительности в ней не было ничего нездорового и тревожащего. Боль пронизывала ее до темени; Юна невыносимо страдала, но безропотно проживала каждую минуту этого страдания, обреченно принимала этот опыт и мирилась с ним. Она сама это выбрала. Ей даже подумалось, что это генетическая память: все-таки гены подсказывают ей, что она не одна такая, были и будут миллиарды женщин до и после нее.

Боясь поверить себе, девушка ощутила, как в боль постепенно примешивается наслаждение. Она этого не вынесет. Боль вместе с удовольствием. Изощренный мазохизм. Как и вся ее жизнь. О, секс органично сюда впишется.

Дорогой профессор УКЛА же тем временем, очевидно, задался целью сломать все барьеры в ее несчастной голове и помочь ей преодолеть любые комплексы: он методично и бесцеремонно менял позы и решал за неё, что делать с её руками, ногами и телом, как их разместить относительно друг друга и как надолго. Видимо, не наврал — правда давно не было секса. Да может, не её он и хотел — просто потрахаться, а срослось только с ней? Юне казалось, что отбиты все внутренние органы; низ живота и бёдра ломило, руки и ноги тряслись от непривычной нагрузки. Девушка ощущала крайнюю беспомощность, все силы уходили на то, чтобы держать себя под контролем и не сжаться от страха; в расслабленном состоянии опыт — она это быстро поняла — давался гораздо проще, боль почти исчезала. Иногда мужчина стискивал её так сильно, словно жаждал полного обладания и хотел её пожрать без остатка; ощущать это было здорово — хотя Юна представляла, какие от подобных хваток останутся синяки. Тем не менее, она даже не пыталась как-то противиться тому, что он ей предлагал; она оказала Еремееву беспрецедентное доверие и целиком раскрылась навстречу новому опыту.