Я (не) согласна

Судя по тому, что в Даньске Дамир снял целые апартаменты, включающие в себя роскошную спальню, кабинет, гостиную, отдельную уборную и спальню поменьше (явно для прислуги), задержимся мы здесь на значительное время. А почему бы и нет? Город большой, красивый, каменный. Мостовые брусчаткой выложены, фонари везде горят, водопровод опять же имеется. Сумки мои почта доставила в сохранности, и теперь я не просто секретарь, а секретарь с имуществом. Накупила себе красивых батистовых рубашек с жабо, жилетов расшитых — мода на них из Франкии пришла — да обувь приличную у сапожника заказала. А то обычные готовые ботинки мне широки, приходится под них носки надевать потолще. Я-то даже в монастыре шелковые и кружевные чулочки носила, а в мужские сапоги только толстые шерстяные носки могла надевать. А летом, да две пары носить — это вовсе убийство. Хорошо, что на телеге можно было босиком ехать. А в городе по булыжной мостовой с голыми пятками никак нельзя. Если бы сейчас мне время вспять поворотить — я б того разбойника, который мои великолепные сапоги изуродовал, забила бы до полусмерти. Возможно, даже сапогом.

У меня много работы: для Дамира пришло просто невероятное количество корреспонденции. Столько даже отцу не приходило, а ведь я отцу нередко помогала отвечать на письма. Стол в кабинете просто завален, бумаги падают на пол от неловкого движения.

— Твою мать, — тоскливо произнес кнес Ольхов, вороша конверты, будто тесто. — Сдохнуть можно.

— Сдохнем вместе! — радостно предложила я. — У вас есть какая-то система?

— А как же! — ухмыльнулся Ольхов. — Предлагаю всё сжечь! Шутка. Давай по содержимому: всё, что неважно — в одну стопку. Всё, что от сиятельных или помеченных вот таким знаком (он нарисовал на каком-то конверте непонятную закорючку), ты не читаешь, сразу мне. Остальное в третью.

— А с корреспонденцией из Галлии что делать? — скрипуче спросила я, кончиками пальцев, будто опасное насекомое, извлекая из кучки конверт столь любимого отцом серо-зеленого оттенка. — Я думаю, мне его не стоит вскрывать?

Письмо это будто жгло мне руку. Во рту пересохло, колени затряслись — благо, под столом не видно. Дамир схватил конверт, быстро распечатал его, пробежался глазами и грязно выругался. Настолько красочно, что я немедленно захотела записать все эти выражения.

— Мне страшно представить, что там может быть написано, — прошептала я. — Войну, что ли, нам Галлия объявляет?

— Хуже, — мрачно ответил Дамир, зло швыряя письмо на стол. — На, почитай.

Я вытаращила глаза, но письмо взяла, хоть и с некоторой опаской. Твердый почерк с завитушками я узнала сразу. Отец всегда пишет вот так, будто несерьезно. Но я-то знаю, что чем затейливее и красивее написано, тем больше усилий ему потребовалось, чтобы сформулировать мысль.

"Любезный друг, — вслух зачла я. — Сообщаю Вам, что известная особа ожидает только Вашего приглашения. Дочери моей месяц как исполнилось восемнадцать лет, так что, не видя причин для откладывания церемонии, я прошу Вас назначить дату бракосочетания. Полагаю, по славским обычаям нам стоит прибыть в начале осени, но если пожелаете — мы приедем и раньше. Прошу известить меня о ваших дальнейших планах. Со всем уважением, Ваш будущий родственник, К.Б."

Надо признать, это письмо вызвало у меня ужас ничуть не меньший, чем у Дамира. Значит, он всё-таки Даромир. Значит, нареченный супруг. А отец — наглец! Где он собирается брать невесту?

— Бракосочетание? — тихо спросила я, радуясь, что голос не дрожит. — Неужели это так страшно?

— Разумеется! — хлопнул ладонью по столу мой, стало быть, муж. — Это же конец всему! На кой бес мне вообще жена, ты сам посуди? Это ж никаких больше женщин, кроме супруги!

— И что вас остановит? — приподняла брови я. — Неужели планируете хранить верность?

— Кирьян Браенг меня остановит, — печально вздохнул Дамир. — Этот демон мне яйца оторвет, если его единственная доченька будет несчастна.

— Тот самый Браенг?

— Ай, Степан! Ты не слышал этого имени, понял?

— Чего не понятного-то? А хотите совет?

— Хочу, — пристально взглянул на меня Дамир, или, точнее, Даромир.

— По галлийским законом девица несовершеннолетняя. Это в Славии совершеннолетие в восемнадцать. А в Галлии в двадцать. Во Франкии, кстати, в шестнадцать.

— Стёпа! — заорал блондин радостно. — Да ты гений! Как изящно! Как ловко! Два года свободы! Давай пиши!

— Кто, я?