Я не твоя собственность-2 (ЛП)

Мужчина выбегает меньше, чем через минуту, с извиняющейся улыбкой и что-то усиленно жестикулируя говорит, садится в машину и уезжает.

— Ты похоже очень хорошо знаешь этот город, не так ли?

— Как свои пять пальцев.

У вас есть еда и много изысканной.

Разве вас волнует, что мир истекает кровью и умирает у ваших ног?

20. Далия Фьюри

На следующее утро мы просыпаемся от звука мотора старенькой Мазды семьи Росси.

— Не вставай. Они всего лишь привезли нам завтрак, — говорит Зейн, выпрыгивая из постели.

Он быстро натягивает тренировочные штаны и выходит им навстречу. Я передвигаюсь на его теплое место, которое еще хранит запах Зейна, и прислушиваюсь к их разговору. В спальне нет ковров, да и во всем доме тоже, поэтому их голоса разносятся эхом по всему дому. Я уже собираюсь встать с кровати, но возвращается Зейн с подносом, на котором стоит роза в маленькой вазе, дымящиеся кружки с капучино и выпечка.

Я сажусь.

— Вау, завтрак в постель. Я даже не могу вспомнить, чтобы кто-то приносил мне завтра в постель.

Maritozzis еще теплые — вкусные булочки из дрожжевого теста со свежими густыми сливками и изюмом, засахаренной цедрой апельсина и кедровыми орешками. Их можно еще назвать — сладкие бомбы. Я опускаю палец в крем и провожу по носу Зейна, он улыбается и выглядит при этом на удивление — мило.

— Оближи, — насупившись говорит он.

— Думала, ты никогда не попросишь, — отвечаю я, упираясь ему в грудь ладонью, и слизываю, высунув язык, оставляя мокрый след у него на носу, словно щенок, радостно встречающий своего хозяина.

Он дергается назад.

— Ты нарываешься на неприятности?

— Сними треники, и я покажу тебе на что я нарываюсь, — отвечаю я.

Он опускает на пол поднос, и схватив меня за плечи, опускает на спину. Я смотрю ему в глаза.

— Возможно я не совсем четко выражаю свои мысли, но ты по-прежнему остаешься мужчиной моей мечты, — говорю я ему, запустив пальцы ему в волосы и притягивая его к себе.

* * * 

Позднее тем же утром, Зейн ведет меня на развалины Колизея. Из трех концентрических кругов только третий, находящийся внутри — подлинный, выложенный каменной кладкой, единственный, неразрушенный временем. Необъятное сооружение вызывает у меня тревожное чувство от того, как использовали эти руины до меня.

Стоя на покрытых мхом кирпичах, торчащих из земли, я смотрю на огромный каменный стадион, и на долю секунды представляю, как в те времена точно также же стояли на этом стадионе люди под крики сотни тысячи голосов, жаждущих твоей смерти.

— Потребовалось десять лет, чтобы его построить, используя труд шестидесяти тысяч рабов из Иудее. В Колизеи восемьдесят входов, тридцать шесть люков, вмещает пятьдесят тысяч зрителей, и зрелища, как правило, продолжались до ста дней. В ходе строительства умерло или было убито полтора миллиона человек и миллионы животных зверски забиты. Это одно из самых грандиозных и известных торжеств насилие человечества. Мне кажется, в те времена мы были намного честнее, — говорит Зейн.

— Человечество же прошло с тех пор долгий путь, — спокойно отвечаю я ему.

Он опускается на каменную скамью.

— Разве ты не видишь, очевидную жестокость, которая приходит в этот мир?

Я качаю головой.

— Нет. Я вижу закон и порядок, демократическое правительство.

Он вздыхает.

— Твое правительство является ярким примером неприкрытой жестокости.

— Что? — со смехом спрашиваю я.

— Если быть уж до конца честным, то могу тебе сказать, что нет никакой разницы, что совершает твое правительство и тем, что делаю я.

Я презрительно фыркаю.

— Это просто смешно.

— Почему же смешно? — спрашивает он, внимательно меня разглядывая, и я вдруг понимаю, что он говорит вполне серьезно. Для меня его слова звучат несколько странно, но более странным, мне кажется то, что он на самом деле верит в то, что говорит.

— Хорошо, — медленно отвечаю я, усаживаясь рядом. — Поправь меня, если я ошибаюсь, чиновники государства не лгут, вымогая деньги, убивая соперников, обучая и инициируя право охранительные органы, постоянно ведя войну с соседями, защищая свои границы и покрывая, защищая рэкет. Я могу продолжить...

Его губы искривляются в улыбке. Сексуальной и одновременно жестокой? Возможно и то и другое. Высокомерный наклон подбородка сообщает мне, что я прямиком угодила в его ловушку.