Я. Не. Жертва (СИ)

— Дала, — потянул Толя, садясь в свое кресло за большим столом. — И когда собрался улетать?

— Когда приму последние экзамены, — внезапно мне стало грустно, очень грустно. — В начале июня. Гражданство Канады у меня есть, вещей не так много, так что….

Мы немного помолчали, думая каждый о своем.

— Знаешь, старик, ты правильно поступаешь, — признался Толя, хоть и довольно грустно. — Тут такому ученому как ты ловить нечего от слова совсем. Ты птица высокого полета, пусть тебе жизнь крылья и подрезала, ты наукой заниматься должен, а не вытирать сопли малолетним обормотам. Тут ты себя только хоронишь.

Он был прав, очень прав. И много раз говорил мне, что пора вернуться к науке, к публикациям и новым исследованиям. Но мы оба понимали, что в России это почти невозможно и довольно небезопасно. У меня есть имя и связи и в стране, и по всему миру, но никто не даст гарантий моей безопасности здесь.

И все же сейчас, когда решение принято, мне вдруг стало тоскливо. И эта непонятная грусть давила на сердце. И я так и не мог понять откуда взялась эта грусть, ведь я впервые за долгое время принял правильное решение.

4

Вслед за весенней оттепелью внезапно ударили морозы, да такие, каких зимой не было. И вообще, не было лет дцать. В субботу город встал: не вышли на линии промерзшие за ночь автобусы, люди во дворах домов матерились, пытаясь завести машины, линии службы такси были перегружены.

Рано утром мне удалось вызвать такси и уехать к маме, но вот днем, когда ее выписали, в бесполезных попытках дозвониться хоть до кого-нибудь, я провела часа полтора.

Мама, бледная, измотанная тяжелой химией, укутанная в несколько шарфов, свитеров и дубленку, устало сидела в холле онкодиспансера.

— Пойдем на остановку, — предложила она, опираясь на жёсткую спинку стула.

— Мам, на улице -45, шутишь? — я старалась сдержаться, но голос выдал мое раздражение. — У нас ноги примерзнут к асфальту.

— А здесь мы сидеть можем до завтра, — резонно возразила она.

В принципе, она была права, на остановке появлялся минимальный шанс дождаться тех редких автобусов, что все-таки смогли выйти на маршруты или поймать машину. А дозваниваться до служб такси я могла бы и на улице. Но от одной мысли стоять на этом адском холоде у меня скулы сводило.

Впрочем, еще через пол часа бесполезных попыток, я сдалась.

От мороза перехватывало дыхание, а на ресницах тот час образовался белый налет. Да что там ресницы, даже глазам было больно от такого холода.

Поддерживая друг друга, мы доковыляли до остановки, где я посадила ее на скамейку, а сама, плюнув на все приличия, почти выскочила на дорогу, чтоб поймать хоть кого, за какие угодно деньги. Каждая минута была почти пыткой — я перестала чувствовать кончики пальцев как рук, так и ног, и старалась не думать, как же плохо маме. Конец марта, блин! За 20 минут мимо не проехало ни одной машины! Ни одной! Глаза заволакивало слезами и льдом, я усиленно терла щеки попеременно то себе, то маме, надеясь только, что мы не замерзнем окончательно.

В конце улицы показался внедорожник. Где-то в подсознании, я понимала, что такая дорогая машина вряд ли предназначена для таксования, но, чем черт не шутит, поэтому, подняв руку, ждала чуда.

— Олененок, — тихо прошептала мама, — мне не хорошо.

О! Если мама начала жаловаться, дело совсем плохо. Я рванулась к ней, стараясь поддержать ослабевшую фигурку.

— Мам, пожалуйста, потерпи, — ну все, наша последняя надежда сейчас просто уедет — краем глаза я следила за дорогой, ожидая увидеть как пролетает мимо нас машина. Но она не проезжала, а напротив, остановилась и выскочивший из нее человек быстро подбежал к нам. Помог поддержать маму, подхватил ее за талию и повел к машине. Через минуты мы все оказались — о чудо! — в теплом салоне: мама сзади, я села вперед, к водителю.

— Кажется, — потирая зажмуренные глаза и онемевшие щеки, сказала я, — вы нас спасли.

— Кажется, Соколова, — заметил веселый голос, — это входит у меня в привычку.

— Да ладно! — я замерла и посмотрела на своего спутника слезящимися глазами, — поверить не могу….

— Уж как-нибудь постарайся, — улыбнулся Пятницкий и включил печку на полную мощность. — Адрес говори, снегурочка.

На полном автомате, офигевшая от удивления, я сказала, куда ехать.

Не знаю, что именно удивило меня больше: подобное совпадение или же искренняя, добрая, веселая улыбка, которой светилось обычно сдержанное лицо Пятницкого.

— Перчатки снимай и грей руки, — велел он, — да не суй ты их к печке, больно же будет!

— Уже… — поморщилась я.

Внезапно он снял перчатки и взял мои ладони в свои руки, интенсивно растирая задубевшие пальцы. Я настолько одурела от происходящего, что даже не успела возразить. Было ощущение сюрреализма ситуации, словно передо мной сидел знакомы-незнакомый человек. Я знала его лицо, фигуру, глаза, голос, но не узнавала его поведение. Совершенно.

Тепло от его рук разливалось по моим, снимая онемение и боль, вызывая где-то в животе нечто, очень напоминающее трепыхание, пока, к счастью, лишь трепыхание, бабочек.