Я невинность потерял в борделе

Ворон крикнул, пролетая.
Льется солнце на снега.
То ль сугробы наметало,
То ли белые стога.

Полоз ластится к сугробу.

Рукавица руку жмет…
Иль до свадьбы, иль до гроба
Все, конечно, заживет.

Горечь прежняя истлела.

Превратилось все в муку.
Я ведь тоже так летела,
Задыхаясь, к мужику.

У меня охота в теле.

Грудь высокую печет.
Мой миленок сполз с постели —
Только ноги калачом.

Мой родимый! Мой законный!

Что ж ты — рученьки враскид?!
Между ног шнурком ременным
Член обсосанный висит.

Знать, всю силушку украли

Бабы-суки у тебя…
А в постели хнычет краля,
Рыжий волос теребя.

Я за дверь! Замки закрыла.

Мне ль теперь тужить о нем?
Я избенку запалила —
Полыхай любовь огнем!

Ты прости, читатель славный,

Что не та строка легла…
Тройка мчит, и полоз санный
Лижет русские снега.

Вновь зима на белом свете,

Солнце стылое висит,
Едет барыня в карете,
Лишь бубенчик голосит.

Зайцы прыгают у прясел,

Видно, спорят — кто белей?
Сам ямщик с утра заквасил,
Весь румяный до бровей.

Не по щучьему веленью

За мосточком вырос мост.
Едет барыня в именье —
От Москвы полтыщи верст.

Мысли разные роятся:

Что ей делать? Как ей быть?
Ямщику сейчас отдаться,
Или с этим погодить?

Отдерет, как отстирает,

Губки сочные у ней.
Неужели ей, Аглае,
Ждать до самых Бондарей?!

Мнет Аглая, пламенея,

На лобке тугую шерсть.
Волчья полость на коленях
Вся горячая, как есть.

И ямщик припал, ласкаясь,

Заиграла страсть в крови.
Зубы белые оскалил,
Сам под полость ту проник.

Он нырнул туда, как в воду,

Он и пьяный — не нахал.
Хоть ямщик — мужик от роду,
И о чести не слыхал.

То, что есть, и то, что было —

Все в дыхании одном.
И карета заходила
На рессорах ходуном.

Едут день, другой и третий —

Зимний день накоротке,
Сама барыня в карете,
Сам ямщик на воздушке.

Как ямщик достанет дышло,

Так нырнет в карету к ней…
Вот и мчались с передышкой
До веселых Бондарей.

9