Я невинность потерял в борделе

Мой дядя — самых честных правил.
Когда не в шутку занемог —
Кобыле так с утра заправил,
Что дворник вытащить не мог

Его пример — другим наука

Что жизнь? Не жизнь — сплошная мука!
Всю жизнь работаешь, копишь,
И недоешь, и недоспишь.
Ан нет! Готовит снова рок!
Последний жесткий свой урок.

Итак, хана приходит дяде.

(Служанки этим сильно рады.)
И в мысли мрачны погружен,
Лежит на смертном одре он.

А в этот столь печальный час

В деревню вихрем к дяде мчась,
Ртом жадным к горлышку приник
Наследник всех его сберкниг.

Племянник. Звать его Евгений.

Он, не имея сбережений,
В какой-то должности служил
И милостями дяди жил.

Евгения почтенный папа

Каким-то важным чином был.
Он осторожно, в меру хапал,
И много тратить не любил.

Но все же как-то раз увлекся.

Всплыло, что было, и что нет…
Как говорится, папа спекся.
И загудел на десять лет.

А будучи в годах преклонных,

Не вынеся волнений оных
В одну неделю захирел,
Пошел в сортир — и околел.

Мамаша долго не страдала —

Такой уж женщины народ.
«Я не стара еще, — сказала, —
Пусть подыхает сей урод!»
И с тем дала от сына ходу.
Уж он один живет два года.

Евгений был практичен с детства.

Свое неверное наследство
Не тратил он по пустякам.
Пятак слагая к пятакам.

Он был глубокий эконом —

То есть, умел судить о том,
Зачем все пьют и там, и тут,
Хоть цены все у нас растут.

Любил он трахаться — и в том

Не знал ни меры, ни числа.
Друзья к нему взывали — где там!
Душа потрахаться звала!

Бывало, на балу, танцуя,

В смущеньи должен был бежать:
Не мог несчастный он, ликуя,
Девицу в страхе удержать.

И ладно б, если б все кончалось

Без шума, драки, без скандала.
А то ведь получал, красавец,
За баб от каждого нахала.

Да только все без проку было:

Лишь оклемается едва —
И ну пихать свой мотовило
Всем, будь то девка, иль вдова.

Сношаемся мы понемногу

Уж где-нибудь, да как-нибудь
И траханьем уж, слава Богу,
У нас. не запросто блеснуть.

Но поберечь не вредно семя.

Член к нам одним концом прирос!
Тем более что в наше время
Так на него повышен спрос!

Но — ша. Я, кажется, зарвался.

Прощения у вас прошу.
И к дяде, что один остался,
Вернуться с вами поспешу.

Ах, опоздали мы немного —

Старик уже в бозе почил.
Ну, мир ему. И слава Богу,
Что завещанье настрочил.

Вот и наследник мчится лихо,

Как за блондинкою грузин…
Давайте же мы выйдем тихо —
Пускай останется один.

Ну, а. пока у нас есть время,

На злобу дня поговорим.
Так что я там писал про семя?
…Попозже мы займемся им.

Не в этом зла и бед причина —

От баб страдаем мы, мужчины.
Что в бабах прок? — одна бурда!
Да и она не без вреда!

И так не только на Руси:

В любой стране о том спроси:
«Где бабы, — скажут, — быть беде!
Шерше ля фам — ищи! Но где?!»

Где бабы — ругань, пьянка, драка.

Но лишь ее поставишь раком,
Концом ее перекрестишь —
И все забудешь, все простишь.

Да только член прижмешь к ноге —

И то уже порой — эге!
А ежели еще минет!
А ежели еще….Но нет.
Черед и этому придет,
А нас пока Евгений ждет.

Но тут насмешливый читатель,

Возможно, мне вопрос задаст:
«Ты с бабой сам лежал в кровати?
Иль, может быть, ты педераст?
Иль, может, в бабах не везло,
Коль говоришь, что в них все зло?»

Его без гнева и без страха

Пошлю интеллигентно на хрен.
Коль он умен — меня поймет,
А коли глуп — так пусть идет.

Я сам люблю, к чему скрывать,

С хорошей бабою кровать.
Но баба бабой остается,
Но не всегда мне достается…

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок.
Он в первый день, без рассуждений
В кусты крестьянку поволок.

И, преуспев там в деле скором,

Спокойно вылез из куста,
Обвел свое именье взором,
Вздохнул и молвил: «Красота!»

Один среди своих владений,

Чтоб время с пользой проводить
Решил в то время наш Евгений
Такой порядок учредить:

Велел он бабам всем собраться,

Пересчитал их лично сам,
Чтоб легче было разобраться,
Переписал их по часам.

Бывало, он еще в постели

Не сполоснув еще лица,
А под окно уж баба, в теле.
Ждет, не дождется, у крыльца.

В обед — еще, и в ужин — тоже.

Да кто ж такое стерпит, Боже!
А наш герой, хоть и ослаб,
Сношает днем и ночью баб.

В соседстве с ним, и в ту же пору

Другой помещик проживал.
Но тот такого бабам пору,
Как наш приятель, не давал.

Звался сосед — Владимир Ленский.

Приезжий был, не деревенский.
Красавец, в полном цвете лет,
Но тоже свой имел привет.

Похуже баб похуже водки.

Не дай вам Бог такой находки,
Какую сей лихой орел
В блатной Москве себе обрел.

Он, избежав разврата света,

Затянут был в разврат иной —
Его душа была согрета
Наркотика струей шальной.

Ширялся Вова понемногу,

Но парнем славным был, ей-богу.
И на природы тихий лон
Явился очень кстати он.

Ведь наш Онегин в эту пору

От траханья уж изнемог.
Лежит один, задернув шторы.
И уж смотреть на баб не мог.

Привычки с детства не имея

Без дел подолгу пребывать,
Нашел другую он затею:
И начал крепко выпивать.

Что-ж, выпить в меру — худа нету,

Но наш герой был пьян до свету.
Из пистолета в туз лупил,
И, как верблюд в пустыне, пил.

О! Вина, вина! Вы давно ли

Служили идолом и мне.
Я пил подряд: нектар, «Боржоми»
И думал: истина— в вине!

Ее там не нашел покуда

И сколько не пил — все вотще,
Но пусть не прячется, паскуда,
Найду, коль есть она вообще!

Онегин с Ленским стали други:

В часы свирепой зимней вьюги
Подолгу у огня сидят,
Ликеры пьют, икру едят.

Но тут Онегин замечает,

Что Ленский как-то отвечает
На все вопросы невпопад
И уж давно смотаться рад,
И пьет уже едва-едва.
Послушаем-ка их слова:

— Куда, Владимир, ты уходишь?

— О да, Евгений, мне пора!
— Постой, с кем время ты проводишь?
Скажи, ужель нашлась дыра?

— О да! Ты прав Но только, только…

— Ну, шаровые, ну народ!
Как звать чувиху эту? Ольга?
Что? Не дает? Как не дает?!

Знать, ты неверно, братец, просишь.

Постой, ведь ты меня не бросишь
На целый вечер одного?
Ха-ха! Добьемся своего!

Скажи, там есть еще одна?

Родная Ольгина сестра?!
Сведи меня.
— Ты шутишь?
— Нет. —
— Ты будешь трахать ту, я — эту.
Так что-ж, мне можно собираться?
И вот друзья уж рядом мчатся.

Но в этот день мои друзья

Не получили ничего,
За исключеньем угощенья.
И, рано испросив прощенья,
Летят домой дорогой краткой.

Мы их послушаем украдкой:

— Ну, как у Лариных?
— Фигня! Напрасно поднял ты меня.
Я трахать никого не стану,
Тебе ж советую Татьяну.

— Но почему?

— Эх, друт мой, Вова,
Баб понимаешь ты фигово!
Владимир сухо отвечал,
А после во весь путь молчал.

Домой приехал, принял дозу.

Ширнулся, сел и загрустил,
Одной рукой стихи строчил,
Другою… делом занимался…

Меж тем развратников явленье

У Лариных произвело
На баб такое впечатленье,
Что у сестер живот свело.

Итак, она звалась Татьяной.

Грудь, ноги, попка без изъяна.
И этих ног счастливый плен
Мужской еще не ведал член.

А думаете не хотела

Она попробовать конца?
Хотела так, что а ж потела
И изменялася с лица.
И все же, несмотря на это,

Благовоспитана была.

Романы про любовь искала
Читала их, во сне летала,
И нежность строго берегла.

Не спится Тане, враг не дремлет,

Любовный жар ее объемлет.
— Ах, няня, няня, не могу я!
Открой окно, зажги свечу…
— Ты что, дитя?
— Хочу я члена,
Онегина скорей хочу!

Татьяна утром рано встала,

Прическу модно начесала,
И села у окошка сечь,
Как Бобик Жучку будет влечь.

А Бобик Жучку шпарит раком!

Чего бояться им, собакам?
Лишь ветерок в листве шуршит
А там, глядишь, и он спешит…

И думает во мленьи Таня:

«Как это Бобик не устанет
Работать в этих скоростях?»
Так нам приходится в гостях
Или на лестничной площадке
Кого-то трахать без оглядки.

Вот Бобик кончил, с Жучки слез —

И вместе с ней умчался в лес.
Татьяна ж у окна одна
Осталась, горьких дум полна.

А что ж Онегин? С похмелюги

Рассола выпил целый жбан.
Нет средства лучше. Верно, други?
И курит стоптанный долбан.

О долбаны, бычки, окурки!

Порой, вы слаще сигарет!
Мы ведь не ценим вас, придурки,
Иль ценим вас, когда вас нет.

Во рту говно, курить охота,

В кармане только пятачок,
И тут в углу находит кто-то
Полураздавленный бычок.

И крики радости по праву

Из глоток страждущих слышны.
Я честь пою, пою вам славу
Бычки, окурки, долбаны!

Еще кувшин рассолу просит,

И тут письмо служанка вносит.
Письмо Онегин написал —
Татьяну на свиданье звал.

Себя не долго Женя мучил

Раздумьем тягостным, и вновь,
Так как покой ему наскучил,
Вином в нем заиграла кровь.

В мечтах Татьяну он представил,

И так, и сяк ее поставил…
Решил: «Сегодня ввечеру
Сию Татьяну отдеру!»

День пролетел, как миг единый.

И вот Онегин уж идет.
Как и условлено, в старинный
Тенистый парк. Татьяна ждет.

Минуты две они молчали…

Подумал Женя: «Ну, держись!»
Он ей сказал: «Вы мне писали…»
И рявкнул вдруг: «А ну, ложись!!»

Орех, могучий и суровый,

Стыдливо ветви отводил,
Когда Онегин взгляд суровый
Из плена брюк освободил.

От ласк Онегина небрежных

Татьяна как в бреду была.
Шуршанье платьев белоснежных..
И, после стонов неизбежных,
Свою невинность пролила.

Ну, а невинность — это, братцы,

Воистину, и смех, и грех.
Хоть, если глубже разобраться,
Надо разгрызть, чтоб съесть, орех.

Но тут меня вы извините —

Изгрыз, поверьте, сколько мог.
Теперь увольте и простите —
Я целок больше не ломок.

Ну вот, пока мы здесь шутили,

Онегин Таню отдолбал,
И нам придется вместе с ними
Скорее поспешить на бал.

О, бал давно уже в разгаре.

В гостиной жмутся пара к паре.
И лик мужчин все напряжен
На баб всех, кроме личных жен.

Да и примерные супруги

В отместку брачному кольцу,
Кружась с партнером в бальном круге
К чужому тянутся концу.

В соседней комнате, смотри-ка!

На скатерти зеленой — сика.
А за портьерою в углу
Сношают бабу на полу.

Лакеи быстрые снуют,

В бильярдной все уже блюют,
Там хлопают бутылок пробки…
Татьяна же, одернув юбки,
Наверх тихонько поднялась,
Закрыла дверь и улеглась.

В сортир летит Евгений сходу.

Имел он за собою моду
Усталость тела душем снять,
Что нам не вредно б перенять.

Затем к столу Евгений мчится.

И надо же беде случиться —
Владимир с Ольгой за столом.
Беседуют о том, о сем.

Он к ним идет походкой чинной,

Целует руку ей легко;
— Здорово, Вова, друг старинный!
Jeveus nome preaux, бокал «Клико»!

Бутылочку «Клико» сначала,

Потом «Зубровку», «Хванчкару»
И через час уже шатало
Друзей, как листья на ветру.

А за бутылкою «Особой»

Онегин, плюнув вверх икрой,
Назвал Владимира: «Убогий!»
А Ольгу — «драною дырой».

Владимир, поблевав немного,

Чего-то стал орать в пылу.
Но, бровь свою насупив строго,
Сказал Евгений: «Пасть порву.»

На этом я хочу закончить

Без заключенья сей роман.
И не судите очень строго,
Пока, друзья! Шерше ля фамм!