Я ничего не придумал

Во дворе я дружил с Юркой Алексеевым. Он жил подо мной в восьмой квартире. Нас объединяла любовь к химическим опытам. Юрка был «колбасником». Так называли ребят, которые любили кататься на «колбасе», т.е. прицепившись сзади к трамвайному вагону и держась за «колбасу» – болтающийся шланг. Это кончилось тем, что Юрка попал под трамвай. Ему отрезало ногу, и он ходил на протезе, смешно подпрыгивая на здоровой ноге для увеличения скорости передвижения.

Характерным для того времени был вопрос, задаваемый при знакомстве: «Ты чем интересуешься?» Ответ мог быть, например, таким: «Я интересуюсь химией. А ты чем?» Предполагалось, что человек обязательно должен чем-то интересоваться.

Уже в детском возрасте каждый выбирал себе будущую профессию. Один мечтал стать полярным лётчиком, другой – врачом, третий – водолазом. Никто не говорил о зарплате. Это была чистая, романтическая мечта о профессии. Дело доходило даже до крайностей. Мальчик, который мечтал стать летчиком, хотел покончить жизнь самоубийством, когда после окончания десятого класса его не приняли в лётное училище по состоянию здоровья.

Сознание ребят формировалось яркими событиями того времени: героической эпопей спасения летчиками пассажиров парохода «Челюскин», раздавленного льдами в Северном море, полётами на стратостатах в верхние слои атмосферы, подвигами водолазов, поднимавших со дна морей затонувшие суда и т. п.

Так жил ленинградский двор до войны, до блокады.

Конец ленинградского детства

Утром 2 декабря 1934 года я шёл по улице Комсомола в школу. На углу ул. Комсомола и Михайловской, в витрине магазина на первом этаже я увидел портрет С. М. Кирова в черной рамке с красными ленточками. Кирова все знали, это был самый главный человек в Ленинграде – секретарь обкома партии. Я пришёл в школу, там ребята уже обсуждали убийство товарища Кирова. Я был так взволнован этим событием, что даже сочинил стихотворение, которое начиналось словами: «Ты умер, товарищ Киров, но слава твоя уживёт, она закрепится в сердцах у рабочих и никогда не умрёт».

В остальном сперва ничего не изменилось. Мы продолжали учиться, радио и газеты сообщали о раскрытии заговора врагов народа, которые убили товарища Кирова и готовились убить других руководителей партии и правительства. Мне было только непонятно, почему среди врагов народа оказались люди, которые до сих пор считались старыми большевиками, которые боролись с царизмом за счастье народа, а царское правительство за это сажало их в тюрьмы и посылало на каторгу. Потом врагами народа, а также английскими и японскими шпионами оказались герои гражданской войны, которым только что присвоили звание маршалов Советского Союза.

Но постепенно обстановка изменилась и в школе. У нас в классе учился мальчик по фамилии Лейферт. Он был немец. Мы с ним не дружили, потому что он был не такой, как мы, но и не враждовали. Это был флегматичный мальчик, одетый в серый костюмчик с короткими, выше колена, штанишками с зелёными кантиками. Мы все, разумеется, ходили в длинных брюках. Мама его тоже была одета не так, как наши мамы. Мы называли её насмешливо «мадам Лейферт». Так вот, однажды Лейферт не пришёл на занятия. Нам стало известно, что родители Лейферта арестованы. Потом мы узнали, что арестован, как враг народа, отец другого мальчика по фамилии Руткевич.

В соседнем классе один мальчик из озорства нарисовал на доске свастику. Учителя были взволнованы и провели с нами беседу о том, что свастику изображать нельзя, так как это символ фашизма.

Надо сказать, что мы почему-то любили изображать свастику, которую называли фашистским знаком. Конечно, эти действия были просто детской шалостью, не имеющей никакой политической подоплёки. Был даже такой приём: свастика рисовалась мелом на ладони, а потом можно было шлёпнуть товарища по спине, и на ней отпечатывался этот знак

.Так вот, через некоторое время мы узнали, что отец мальчика, нарисовавшего свастику, арестован. Не знаю, за свастику или нет, но факт остаётся фактом.

Потом кто-то обнаружил, что на обложке стандартной школьной тетради, где штриховым рисунком был изображён вещий Олег из стихотворения Пушкина, враги народа нарисовали свастику. Я внимательно рассмотрел рисунок и установил, что на ножнах меча, постаравшись, можно было выделить группу штришков, которая при достаточно хорошем воображении могла быть принята за свастику. Тетради были отобраны и возвращены нам после того, как с них были содраны обложки.

Дома от ребят я узнал, что ночью арестован парикмахер Коцак, который жил этажом выше нас. Постоянно, среди детей и взрослых, я слышал разговоры о том, что кого-то арестовали. Мне было как-то тревожно, но интересно. Так я жил до того дня, который круто изменил мою жизнь.

Это случилось осенью 1936 года (точную дату я не знаю). Напомню, что нам в квартире принадлежали две смежные комнаты. Из коридора был вход в комнату родителей, а из неё – вход в мою комнату. В дверном проёме моей комнаты вместо дверей висели портьеры.