– А Клинию не предоставишь ты этого, Сократ? – спросил он.
– Да перестанешь ли ты, – отвечал Сократ, – вечно упоминать о Клинии?
– А если я не произношу его имени, неужели ты думаешь, что я хоть сколько-нибудь меньше помню о нем? Разве ты не знаешь, что я ношу в душе его образ настолько ясный, что, если бы я обладал талантом скульптора или живописца, я по этому образу сделал бы подобие его ничуть не хуже, чем если бы смотрел на него самого.
На это Сократ отвечал:
– Раз ты носишь такой похожий образ его, то почему ты докучаешь мне и водишь меня туда, где увидишь его самого?
– Потому что, Сократ, вид его самого может радовать, а вид образа не доставляет наслаждения, а вселяет тоску.
Тут Гермоген сказал:
– Мне думается, Сократ, это даже не похоже на тебя, что ты допустил Критобула дойти до такого исступления от любви.
– Ты, видно, думаешь, – отвечал Сократ, – что он пришел в такое состояние лишь с тех пор, как со мною водит дружбу?
– А то когда же?
– Разве не видишь, что у него лишь недавно пушок стал спускаться около ушей, а у Клиния он уже поднимается назад.
Когда он ходил в одну школу с ним, еще тогда он так сильно воспылал. Отец заметил это и отдал его мне, думая, не могу ли чем я быть полезен. И, несомненно, ему уже гораздо лучше: прежде он, словно как люди, смотрящие на Горгон, глядел на него окаменелым взором и, как каменный, не отходил от него ни на шаг; а теперь я увидел, что он даже мигнул.
А все-таки, клянусь богами, друзья, мне кажется, говоря между нами, он даже поцеловал Клиния; а ничто так сильно не раздувает пламя любви, как поцелуй: он ненасытен и подает какие-то сладкие надежды. А может быть, и потому, что соприкосновение устами, единственное из всех действий, называется тем же словом, что и душевная любовь, оно и пользуется бо́льшим почетом.