Я никогда и нигде не умру

11 ноября [1941], утро. Кажется, будто прошли долгие недели, наполненные ужасными переживаниями, а я снова стою перед той же проблемой — перед необходимостью разорвать на мелкие кусочки этот самообман или фантазию, назовите как угодно, это стремление всю жизнь обладать одним человеком. Ты должна свой абсолютизм стереть в пыль. И не думай, что от этого ты обеднеешь, наоборот, — станешь богаче, многограннее. Надо принять свойственные людским отношениям спады и подъемы и рассматривать их не как повод для печали, а как нечто положительное. Не хотеть целиком владеть другим еще не означает отказаться от него. Дать другому полную свободу, и внутреннюю тоже, отнюдь не значит отречься. Постепенно начинаю понимать свою страсть в отношениях с Максом[27]. Меня все больше разжигает отчаянье, возникающее оттого, что в конце концов всегда сталкиваешься с недосягаемостью другого. Пытаешься его достичь не тем, слишком абсолютным способом. А абсолюта нет. Очень хорошо знаю, что жизнь и человеческие отношения бесконечно многообразны и что абсолюту или объективности ни в чем и никогда не добраться до истинного. Но это знание должно из головы перейти в кровь, во всю тебя, это тоже надо прожить. Все время возвращаюсь к тому, что на протяжении всей жизни нужно тренироваться принимать ее не только в соответствии со своим мировоззрением, но и в согласии со своим чувством. В этом, быть может, и заключается единственная возможность обрести гармонию.

21 ноября [1941]. Интересно, что последнее время я полна творческого вдохновения и хотела бы страницу за страницей писать рассказ о девочке, которая не может стать на колени или что-то в этом роде, о занимающей меня маленькой Леви и о многом-многом другом. Но, записывая это, я, как ужаленная, подпрыгиваю на синем покрывале от вдруг возникшего вопроса, да, от этого вопроса. В то время как я полна этических проблем, размышлений о правде и Боге, неожиданно появляется «проблема еды». Может, это все-таки стóит проанализировать. Периодически, хотя и не так часто, как раньше, я порчу себе желудок просто тем, что слишком много ем. От несдержанности. Знаю, что должна быть осторожна, но, несмотря на это, на меня вдруг нападает что-то вроде жадности, против которой бессильны любые аргументы. Я знаю, что, позволив себе лишний кусок, буду сильно раскаиваться за это небольшое удовольствие, однако ничто не в силах удержать меня. И я вдруг понимаю, что из этой проблемы можно что-то извлечь. В конце концов, это символично. Наверняка подобная жадность существует и в моей духовной жизни. Желание поглотить неумеренно много иногда заканчивается тяжелыми желудочными проблемами. Где-то здесь находится причина всего. Может быть, это связано с моей любимой мамой. Она всегда говорит о еде, для нее не существует ничего другого. «Иди поешь что-нибудь. Ты мало поела. Ты так похудела». Вспоминаю, как несколько лет назад я наблюдала за мамой во время еды на одном мероприятии для домохозяек. Я сидела на балконе маленького кинозала в Девентере. Мама находилась в центре длинного стола среди других женщин. На ней было голубое кружевное платье, и она ела. Она была полностью этим поглощена, ела жадно и увлеченно. Когда, сидя на балконе, я вдруг увидела ее, то испытала ужасное раздражение. Я не могла себе это объяснить, но одновременно с этим отталкивающим чувством мне было ее безумно жалко.

В этой жадности было что-то такое… Словно она боялась каким-то образом остаться обойденной. Это было ужасающе жалким и по-животному отталкивающим. Так мне казалось. На самом же деле это была обычная домохозяйка в кружевном голубом платье, которая просто ела суп. Но если бы я могла понять все, что во мне тогда происходило, то многое поняла бы в моей маме. Этот страх что-то недополучить в жизни! Из-за него потом и приходит истинная обойденность. Никак не подобраться к самой сути.

С психологической точки зрения это можно было бы (послушайте полного профана) сформулировать так: моя конфронтация с мамой все еще существует, и вместе с тем, гнушаясь в ней некоторыми вещами, я делаю их точно так же, как она. В конечном счете я не принадлежу к людям, которые придают еде большое значение, несмотря на то, что она имеет и свои приятные стороны. Но не об этом речь. Что-то стоит за тем, что я себе сознательно, добровольно или, лучше сказать, вопреки своему сознанию каждый раз порчу желудок. Конечно, именно с этим связано и мое стремление к аскетизму, к монашеской жизни с ржаным хлебом, чистой водой и фруктами.

Можно иметь жизненный голод. Но, будучи ненасытным, — промахнешься, не попадешь в цель. Ну вот, ты все еще продолжаешь говорить на глубокомысленные темы.

Но интересно, что в то время, когда во мне бродит все еще не проявившаяся внешне депрессия, я вдруг чувствую, что мне необходимо посвятить несколько слов своему животу и всему, что за этим стоит.