Я никогда не обещала тебе сад из роз

В ту пору ей было под семьдесят; здоровье пошатнулось, общее состояние усугублялось прогрессирующей потерей слуха. Как-то летом я заехала проведать ее в Санта-Фе, штат Нью-Мехико, где у нее был небольшой летний домик. Я работала в тех краях — занималась выпасом лошадей, которых готовили для праздничного шествия, и повидалась с ней лишь один раз.

На выпускном курсе я познакомилась с физиком-ядерщиком, работавшим в Энн-Арбор; родители его жили в округе Колумбия. Он подходил мне по всем статьям, но в то время я еще пряталась за ложью. После знакомства с его компанией я поняла, что обречена всю жизнь передавать вазочки с печеньем, пока блестящие и просто талантливые люди будут вести беседы на недоступном для меня языке и сами никогда не поймут моих метафор и мыслей.

И вот однажды мы с подругой, за которой ухаживал однокурсник, получили приглашение на ужин. За столом нас было семеро; четверка молодых людей (двое — студенты психфака) в складчину снимала дом. Беседа текла легко, без напряжения. С нами сидел также умственно отсталый мужчина, уход за которым взяли на себя обитатели дома. Самый интересный из этих молодых людей работал санитаром в отделении — по сути, гериатрическом — для ветеранов, страдающих алкоголизмом. Он обмолвился, что хотел устроиться на работу в ту клинику, где лечилась я.

— Там не держат пациентов такого профиля, — объяснил он.

Я сказала ему на ухо, что это не так. В тот момент у меня возникла потребность открыть правду в благодарность за ту радость, которую доставила мне беседа. Немного позже он высказался насчет режима дня все в той же клинике. Я вновь ему возразила и сама не поверила, что настолько осмелела. Под бременем лжи мне вдруг сделалось дурно. У меня не было надежды еще раз увидеть этих милых людей, даже доброго, с теплотой во взгляде парня по имени Аль — моего собеседника.

— Ты там работала? — поинтересовался он.

Наконец-то я решилась отбросить притворство и, набрав побольше воздуха, сказала:

— Я там лечилась.

Наступила мертвая тишина. У всех расширились глаза. Мне стало совестно за общую неловкость. Потом Аль произнес:

— Они чертовски хорошо потрудились.

Это было лишь первое прекрасное утверждение — впоследствии я услышала от него множество других. Познакомились мы в марте пятьдесят пятого, а в сентябре поженились.

На деньги, подаренные нам на свадьбу, мы отправились в путешествие по Италии, где Альберт служил в конце Второй мировой войны. Денег хватило на девять месяцев, мы вернулись домой и вскоре переехали в Колорадо. Я поступила учиться на летнюю программу в городке под названием Голден и была в восторге от горного пейзажа. Поселились мы в переоборудованном гараже на одну машину; Альберт занимался торговлей пылесосами и оборудованием для детских садов, а я безуспешно пыталась найти работу. Через некоторое время мы перебрались в маленький домик у подножья горного склона; Альберт получил работу в службе помощи неблагополучным семьям. Моей работой стала беременность.

В тот период я поведала Альберту историю Йоркской резни 1190 года, которая была темой моей дипломной работы в колледже. Мне казалось, из тех событий может получиться неплохой роман. Я видела в них микрокосм элементов, из которых вырос холокост: те же эмоции, те же обстоятельства, те же маниакальные вожди.

— Довольно рассуждать о чужих возможностях. Почему бы тебе самой не взяться за перо? — сказал он.

И я написала книгу «Лики короля». Только благодаря Альберту. Мне сказочно повезло: первый одобрительный отзыв в мире литературы я получила от Боба Готтлиба, который, если не ошибаюсь, только-только заявил о себе как открыватель талантов — добрую половину писателей моего поколения нашел именно он. Если вам когда-нибудь придется выбирать между богатством, везением и красотой, выбирайте везение. В 1958 году он прочел мою рукопись и заявил, что видит в ней потенциал. Два года ушло на редактирование. Книгу издали в 1961 году.

Доктор Фрида Фромм-Райхманн умерла вскоре после того, как родился наш с Альбертом первенец Дэвид.

В бытность мою колорадской женой и матерью двоих детей на судебный процесс в Иерусалим доставили Адольфа Эйхмана, и евреи всего мира позволили себе в открытую высказать скорбь и боль, загнанные вглубь после войны. Накопившиеся эмоции выплеснулись наружу. Во множестве писались статьи, обнародовались фотоматериалы, выступали очевидцы, которым прежде затыкали рот.

Одну из таких статей, «Забытый урок Анны Франк», опубликовал в журнале «Харперз» Бруно Беттельгейм. Он писал, что евреям свойствен инстинкт смерти и что Отто Франку следовало бы в подполье учить дочерей не математике, а основам вооруженного сопротивления. От Бруно Беттельгейма исходила низкая ложь о том, что наш народ безропотно шел в газовые камеры. В подтверждение своих тезисов он говорил, что сам сидел в концлагере, а потому предугадал явление, позже названное «стокгольмский синдром».