Я никогда не обещала тебе сад из роз

По пути домой она решила, что Джейкобу и всем близким правду знать ни к чему. Лучше рассказать им, что она повидала Дебору, прошлась по отделению, познакомилась с врачами — и все оказалось на высоком, на самом высоком уровне. Именно это родные захотят услышать и принять на веру, а потому до поры до времени будут мириться с ложью. Собираясь в поездку, Эстер приготовила для Деборы целую кипу журналов. Печатную продукцию отказались даже принять, и сейчас, рассеянно глядя в окно вагона, Эстер сообразила, что увозит всю пачку обратно. От нечего делать она стала перелистывать страницы, но на каждой видела отражение вранья, придуманного ею для Джейкоба, и мучений, уготованных для себя. Тогда она попыталась сосредоточиться на иллюстрациях, но и в них не нашла облегчения. Навернувшиеся слезы туманили портреты беспощадно веселых рекламных красоток.

ОСЕНЬ В КОЛЛЕДЖЕ:

КЛАССИЧЕСКИЙ СТИЛЬ ДЛЯ КАМПУСА

И на обороте:

НАШИ ЮНЫЕ ДЕБЮТАНТКИ:

БЕЛЫЙ, БЕЛЫЙ ПЕРВЫЙ БАЛ

По всей странице были разбросаны незабудки; при виде этих цветов Эстер стиснула зубы, надеясь прогнать слезы. В преддверии выпускного вечера и поступления в колледж все одноклассницы Деборы возьмутся за эти журналы, и каждая будет мысленно подставлять свое личико в каждый снимок. Подруги Эстер, у которых дочери оканчивали школу, козыряли названиями колледжей, как визитными карточками. Девочкам покупались прелестные обновки — хоть сейчас надевай — и ежедневники для планирования приятных событий. А ведь ей предстояло и дальше общаться с этими мамочками, своими подругами, которым положение Деборы виделось лишь ненамного серьезнее, чем проблемы собственных детей. «Марджори так застенчива, ей, похоже, неуютно среди ровесников!», «Для Элен любая мелочь — вопрос жизни и смерти: девочка живет в постоянном напряжении!». Укрываясь за собственной ложью, Эстер выслушивала эти отзывы и в каждом вздохе узнавала легкое дыхание Деборы, знакомые черточки. Та же застенчивость, то же стремление спрятать свои страхи за ранним взрослением и скептическим юмором; то же вечное напряжение; но сумеет ли ее дочь вернуться в реальный мир? А эта клиника… быть может… быть может, они изначально совершили ошибку?

Дома ее поджидал Джейкоб вместе с родней. Все нерешительно улыбались, а Эстер бойко и уверенно лавировала, отделываясь общими фразами. Она была вполне довольна собой, пока Джейкоб не сказал:

— Замечательно… я рад, что врачи находят у нее столь значительные улучшения, и в следующий раз непременно поеду с тобой.

— Как ты отравила жизнь сестре? — спросила доктор Фрид, когда Дебора, свернувшись на кушетке, дрожала от холода Ира в душный августовский день на Земле.

— Я не хотела… ее оставили на милость моей сущности, которая носит ирское название. Моя сущность эгоистична и ядовита. Она отравляет ум.

— Это и есть разрушительное начало? Какие-то твои поступки, желания?

— Нет, это мое органическое, врожденное свойство, секреция желез, вроде потоотделения. Это мое порождение, оно ядовито.

Дебору вдруг захлестнула жалость к себе — к тлетворному созданию, и она пустилась в объяснения, все крупнее рисуя свой образ и свою вредоносную сущность.

— Постой…

Доктор подняла руку, но радость самообличения уже захватила пациентку с такой силой, какая обычно бывает свойственна только любви, и Дебора не могла остановиться: она расписывала и расцвечивала свою грязь, подбрасывая слова все выше и выше. С окончанием этого рассказа тень ее выросла до невероятных размеров.

Доктор Фрид дождалась, чтобы к Деборе вернулась способность слушать, и ровным тоном сказала:

— Все еще стараешься пустить мне пыль в глаза?

Дебора парировала ее вопрос, защищая и лелея только что созданный неузнаваемый образ, но была остановлена:

— Нет, милая, такой номер не пройдет. Это давно известный прием, камуфляж, и отнюдь не эрского происхождения.

— И-и-ирского.

— Пусть так. Но дело не в этом. Чтобы спрятаться, можно либо забыть, либо подменить, либо исказить. Это все — проверенные способы убежать от горькой подчас истины.

— Так почему бы не спрятаться, не отсидеться в безопасности?

— И в своем безумии.

— Хорошо, в безумии. Но почему бы и нет, после всего, что со мной сотворили?!

— Ах да. Ты тонко напомнила мне об одном упущении. Есть и четвертый прием камуфляжа: свалить вину на кого-нибудь другого. Тогда отпадает необходимость разбираться, что с тобой действительно сотворили другие и что ты сотворила сама — и творишь до сих пор.

Какая-то часть рассказа Деборы насчет порождения зла оказалась, по мнению врача, существенной и точной, но представшая в этом рассказе девушка-монстр выглядела совершенно незнакомой. Доктор требовала полного отчета о том, как ее пациентка отравляет жизнь младшей сестре, и Дебора волей-неволей призналась в своей детской ревности, на смену которой пришла отроческая любовь, омраченная упадком сил и угрызениями совести. Душевный недуг подкрадывался к Деборе не один год. Она описала свое к нему отношение; поведала, что от него страдают все, и в особенности Сьюзи, нежная и впечатлительная.