Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Воспоминания не могут видоизмениться, но многолетний нажим придает им тяжесть, которая подчас становится непереносимой. У тебя много-много раз возникало побуждение вспомнить холод брошенности, решетки на окнах, одиночество, и этот опыт твоим внутренним голосом говорит: «В конце-то концов, такова жизнь, понимаешь?»

Доктор встала, давая понять, что сеанс окончен.

— Сегодня мы поработали на славу — установили, где вцепляются в тебя некоторые призраки прошлого.

Дебора прошептала:

— Знать бы еще, какую цену придется заплатить.

Доктор коснулась ее локтя:

— Цену ты назначаешь сама. Объяви всему Иру, что он не смеет мешать нашим исканиям.

Из-за какого-то смутного страха прикосновений Дебора убрала руку из-под докторской ладони. И правильно сделала, потому что место касания задымилось, а кожа под рукавом свитера ошпарилась и пошла пузырями от ожога.

— Прости, — сказала врач, заметив бледность Деборы. — Я не хотела к тебе прикасаться, пока ты к этому не готова.

— Громоотводы, — ответила пациентка, глядя сквозь вязаный рукав на сожженную плоть и понимая, как, наверное, жутко служить заземлением для такой силы.

Не уследив за этим скачком логики, доктор смотрела мимо дрожащего тела своей пациентки — туда, где загнанный дух на мгновение вспыхнул радостью и угас.

— Мы будем трудиться изо всех сил, вместе, и найдем ответы.

— Если вообще будем способны трудиться, — отозвалась Дебора.

Глава тринадцатая

Время неустанно двигалось вперед. Подобно теннисному мячу, Дебора летала из одной зоны Ира в другую, из пределов Земли — в никуда, из солнечных квадратов — в черноту, над линиями, отделяющими время здравомыслящих, и при этом старалась не обижать мистера Эллиса. Она освободила его от имени Хоббса, подчинялась указаниям, хотя и без особой радости, и, насколько хватало сил, мирилась с его мученичеством — своим собственным бытием. Через отделение проходил поток медсестер-практиканток. Одни удовлетворялись хотя бы тем, что перестали бояться душевнобольных, другие бежали сломя голову, подгоняемые хлыстом отдаленного сходства между изречениями безумных пациенток и своими неизреченными мыслями. Вот и сейчас пришла новая группа, которая тут же столкнулась с наготой Констанции, с грациозной и зубодробительной агрессией Элен, с заблокированными глазами Деборы. Одна молодая сестричка преувеличенно громко отметила:

— Эта девчушка смотрит сквозь меня, как будто я вообще не здесь.

В порядке утешения Дебора через некоторое время шепнула ей на ухо:

— Не «я», а «она».

Имелось в виду, что отрицать нужно местонахождение уродки-больной, а не симпатичной медички, но запоздалая поправка лишь еще больше встревожила и без того перепуганную девушку, а Дебора в который раз убедилась, сколь непреодолимая пропасть отделяет ее от биологического вида, именуемого «человек разумный».

Дебора стояла в тесном изоляторе, примыкавшем к холлу. Поднос с завтраком принесла ей одна из практиканток, бледная, неумело возившаяся с ключами (что отличало ее от прочих) и, видимо, помнившая тайный бедлам ночных кошмаров, которые, по крайней мере, были свойственны, знакомы и понятны Деборе. Дебора прошептала ободряющие слова, но медичка, окаменев лицом, резко развернулась и чуть не упала, запутавшись в собственных ногах.

Почти инстинктивно Дебора выбросила вперед руку, потому что неуклюжесть роднила ее с этой девушкой; рука подхватила ту за локоть и отпустила не сразу. Практикантка обрела равновесие и, выпрямившись, отпрянула — страх придал ей сил, чтобы доковылять до коридора.

— Страдайте, — сказала Дебора тем, которые толпились в Ире и хорошо знали это иносказательное приветствие. — Я служу проводником для молний и ожогов. Врач направляет их сквозь меня, а потом они перетекают к медсестре. Здесь я превратилась в медный провод, но другие видят во мне лишь колючую проволоку!

Антеррабей рассмеялся.

«Не теряй чувства юмора, — посоветовал он в бесконечном, свободном, огненном падении, роняя искры со своей гривы. — За пределами любого — да хоть этого, тем более этого — изолятора, отделения, больничного корпуса веселись после окончания ее смены, двигайся, дыши в той стихии, которую никогда не поймешь и не узнаешь. Тамошние вдохи и выдохи, кровь и кости, ночь и день по сути своей отличны от твоих. Твоя субстанция для них губительна. Заразившись твоей субстанцией, люди сойдут с ума или погибнут».

«И Жерло тоже?»

«Несомненно».