Дебора начала постепенно осознавать пугающую правду: Карла стала ей другом, Карла ей полюбилась, и та израненная часть души, что могла заводить друзей, все еще нечто чувствовала.
Цензор разразился хохотом, и Антеррабей стал растворяться все быстрее. Он дразнил ее своей потрясающей красотой. Зубы его были пламенеющими бриллиантами, а волосы струились огнем. Дебора поняла, что никак не отреагировала на сообщение Карлы.
— Ох, — выдохнула она. Ей хотелось причинить себе боль, и единственным способом сделать это было признание, поэтому она сказала: — Я буду скучать.
Ужаснувшись своим словам, Дебора покрылась холодным потом и задрожала в ознобе. Она поднялась и ушла греться у слабенькой батареи вместе с теми, кто обретались в третьем круге дантовского ада.
Следующим утром, перед тем как отправиться на «двойку», Карла заглянула попрощаться.
— Это же совсем рядом. Может, ты даже выпросишь разрешение и зайдешь меня проведать.
Дебора озадаченно взглянула на Карлу. С помощью ирской магии она уже отрезала все дружеские чувства и связанные с ними ощущения горечи и потери, поэтому само присутствие Карлы казалось призрачным. Так что Ир был все еще силен. Его царица и одновременно его жертва все еще сохраняла какую-никакую власть над способностью этого мира делать ей больно. Остаток дня она провела почти весело: заставила мисс Корал вспомнить отрывки из Лукреция про атомы, сцепленные крючками[9]
, и остроумно осадила Элен, чем внушила той благоговение и зависть. Впервые с того момента, как Дебору перевели в буйное отделение, она использовала свою маскировку сознательно, стремясь победить страх, вызванный переводом Карлы на «двойку». Дорис Ривера выписалась и уехала; Дорис Ривера, ставшая уже почти легендой, виделась Деборе как некое привидение, неспособное ни жить, ни умереть, отчаянно цепляющееся за жалкое существование; Дебора не могла себе представить возвращение в мир на других условиях. Но Карла, живая и отзывчивая, сделала первый шаг на пути к кошмару под названием «реальность». Всевидящее око разрушения приближалось к Деборе, оно маячило за углом, до поры до времени оставаясь невидимым, но грозило скоро ее найти. Она настолько погрузилась в болезнь, что вся видимость нормальности пропала. И око найдет свою мишень, и вцепится клешня, чтобы перетащить ее в пустыню реальности и бросить там без тени защиты, которую она выстраивала всю свою жизнь и разрушала весь нынешний год в больнице.А наверху, в ирском измерении, дразняще прекрасный Лактамеон парил в небесах в теле огромной птицы. Как-то раз она смогла подняться с ним в небо.
Незаметно наступил вечер. Мисс Корал подошла к Деборе и сказала:
— Как видно, для того чтобы получать удовольствие от больничной еды, нужно, чтобы болезнь отбила у тебя вкус; вот и весь секрет.
— У Мэри вроде еще остались те конфеты, разве нет? Попросите, — может, она вас угостит.
— Ну нет, просить я не умею. И никогда не умела. Разве ты не знаешь? Всякий раз, когда меня тянет чего-то попросить, со мной происходит нечто… в общем, я начинаю сквернословить.
— Не замечала, — ответила Дебора, а сама задумалась: замечает ли она хоть что-нибудь в этом мире?
— Хочу тебе кое-что сообщить, — чуть смущенно продолжила мисс Корал. — Для тебя нашелся учитель: он серьезно изучает древнегреческий и свободно на нем читает… если попросишь, он охотно тебе поможет, я уверена.
— И кто же это? Кто-нибудь здешний? Из пациентов?
— Нет, это мистер Эллис, он сейчас здесь, у него ночная смена.
— Эллис!