Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Новенькая, со второго отделения? Куда ж ее положат?

— Без понятия, но, как видно, она там шороху навела — будьте-нате, если сюда переводят.

— Вспомни, как Марсия нам говорила: «У них то просветление, то помутнение». Будем надеяться, эта под себя не ходит и кушает через рот! — Они захихикали.

Хихиканье, по сведениям Деборы, было рефлекторным проявлением тревоги, но, когда позже в отделение внесли Карлу, совсем сломленную, такую же изможденную, какой была Дорис Ривера, Дебору охватила жгучая злоба к расплывчатым белым кляксам. Они высмеивали не кого-нибудь, а Карлу — чистую душой, настолько чистую, что она даже не разозлилась, когда Дебора в свое время ужалила ее в самое больное место.

При виде Деборы рядом с Карлой никто бы не заподозрил, что они подруги. Чтобы не навязываться (хотя люди в здравом уме далеки от таких соображений), Дебора не поздоровалась; а кроме того, в период обострения Карла могла отреагировать на приветствие агрессией, а то и животной яростью, в чем позже стала бы раскаиваться. Отводя глаза, Дебора с каменным лицом выжидала, чтобы Карла подала ей тайный сигнал узнавания.

По этому сигналу девушки двинулись навстречу друг другу, изображая полное равнодушие. Дебора слабо улыбнулась, но тут произошло нечто странное. В плоской, туманно-серой, двухмерной пустыне ее восприятия Карла проявилась в трех измерениях и в цвете, отчетливая и невыдуманная, как глоток горячего кофе или пробуждение в «ледяном мешке».

— Привет, — слегка нараспев произнесла Дебора.

— Привет.

— Курить будешь?

— С меня поблажки сняты.

— Ясно.

Позже Дебора приметила Карлу возле санузла: та дожидалась под дверью, чтобы санитарка запустила ее в помывочную.

— Захочешь — приходи ко мне ужинать.

Карла ничего не ответила, но во время раздачи ужина пришла со своим подносом в самую дальнюю общую палату, куда теперь поместили Дебору.

— Можно?

Дебора подвинулась, чтобы Карла могла присесть в изножье кровати, где поровнее. (Здравствуй-здравствуй, моя трехмерная, многоцветная подруга. Как же я рада тебя видеть.) Вслух Дебора только сказала:

— Дорис Ривера вернулась — и снова ушла.

— Ну да, мне сказали.

Взглянув на Дебору, Карла — опять же чудом, как в тот раз, когда вернула подруге способность видеть, — вроде бы кое-что разглядела под каменной маской.

— Слышь, Деб… все путем. Мне потому пришлось вернуться, что замахнулась я на все сразу, в том числе и на отца… да и другие причины были. Но я не сдаюсь; просто устала, вот и все.

Глаза ее наполнились слезами, и Дебора, застывшая от смущения и тревоги при виде чужой скорби, могла только гадать: что же есть такого в земном мире, если утопающие раз за разом бросаются в этот зловещий океан хаоса, еще не порозовев и не отдышавшись после предыдущей попытки.

«Почему, как ты думаешь, они способны плыть, как другие, хотя поверхностное натяжение их нганонов нарушилось уже при первом утоплении?» — прокричала Дебора Лактамеону.

«Идат его знает, — ответил бог. — Для некоторых ничего невозможного нет».

Душевные мышцы Деборы напряглись от страха.

«Значит, по-твоему, их нганон не вредоносен по своей сути, а… избирателен?»

«Так и есть».

«Но мы с ней подруги. Я ведь ее отравлю, если в ней нет моей субстанции!»

«Именно так».

«Мыслимо ли такое противоречие Закону? Сам Закон гласит: „Нганон притягивает себе подобное“. Значит ли это, что я притянула совсем другую субстанцию, и если да, то скажи: почему?»

«Очевидно, в наказание, — отозвался Лактамеон. — Бывает, что мы насылаем проклятие на других в наказание самим себе».

Дебора перевела глаза от бога к Карле, у которой все еще текли слезы. Видимо, Обман частично заключается в том, что ты лишь притворяешься, будто знаешь код, но после долгих, мучительных лет, когда до ключа уже рукой подать, последняя ступенька рушится, и опять тебя встречают только хаос, анархия и гогот.

«Мы с нею дружили! — кричала Дебора вслед удаляющимся богам. — По ней было незаметно, что она пострадала…»

«У вас разные субстанции; нганоны ваши не схожи. Ты ее погубишь», — отвечали боги.

Когда Карла перестала плакать, Дебора телесно еще находилась в изголовье койки, но мыслями была уже далеко.