Я никогда не обещала тебе сад из роз

Однажды в летнем лагере появилась необыкновенная девочка по имени Юджиния. В период последней великой перемены, когда Ир стал требовать от Деборы все более длительного ежедневного служения, а взамен давать все меньше привилегий, Юджиния с Деборой объединились, сообразили, по какой причине, и порой даже терзали друг дружку этим открытием. Впрочем, объединяло их и сочувствие, и безмолвное понимание тех мук, которые могут скрываться за простейшими действиями, и осознание того, как тяжело соблюдать Видимость в угоду миру. Но превыше всего ставилась необходимость изображать дружбу: вместе ходить в столовую, на стадион, на озеро, находить друг для дружки такие слова, которые не были бы сплошным обманом или данью Видимости. Притом что они невольно возводили стены между собой и другими, у обеих возникала неодолимая потребность (правда, нечасто и только применительно к избранным) пробиться сквозь звуконепроницаемую, бронированную стеклянную преграду под названием «Видимость» и хотя бы коротко побеседовать так, будто Синклит вовсе не заменял собою весь мир.

Через некоторое время лагерь признал их за подружек и списал со счетов своего злопыхательства и резкой неприязни. Конечно, Дебора с первых дней знакомства понимала, что одинокая, язвительная, настороженная Юджиния отличается от всех остальных, но старательно отгоняла от себя мысль о подруге как о разносчице некоего ядовитого соединения. В один прекрасный день Дебора сумела ускользнуть в Ир, чтобы, если он разрешит, полетать в Долине Тай’а. В лагере было множество укромных мест, где удавалось схорониться на час-другой, пока мир, спохватившись, не начинал ее звать и разыскивать. В число лучших уголков входила заброшенная душевая, но, придя туда в тот самый день, Дебора почувствовала чье-то присутствие. Тогда она запела, чтобы сообщить о своем появлении тому, кто ее не замечал. Слишком часто ее саму подлавливали другие, когда она громко смеялась или вслух разговаривала по-ирски; за это ей доставалось от Цензора. Сейчас в одной из кабинок послышалась торопливая возня, а потом раздался голос Юджинии:

— Кто там?

— Это я, Дебора.

— Подойди сюда.

Дебора подошла. Юджиния, совершенно голая, вся в поту, стояла под пересохшим разбрызгивателем. Когда Дебора сделала шаг вперед, подруга протянула ей тяжелый кожаный ремень и скомандовала:

— Держи. Задай мне порку.

— Как ты сказала?

— Ты слышала. Сама прекрасно знаешь: такова моя натура. Кого-кого, а тебя я могу не обманывать. Возьми. Бей.

— Кому это надо?

Близилось нечто ужасное.

— Ты увиливаешь, прикидываешься наивной. Но для тебя не секрет, кому это надо, — мне, так что сделай одолжение…

— Ни за что! — Дебора отпрянула. — Не могу. Не буду.

Все пространство между ними заполонила просьба Юджинии. По ее лицу струились капли пота и, поблескивая, бусинами падали на плечи и руки.

— Не забывай: я о тебе тоже кое-что знаю! И добьюсь, чтобы ты меня высекла ремнем… потому что ты… ты из тех, кто понимает.

— Ни за что.

Дебора отступила еще на шаг. В сознании мелькнула мысль, что, быть может, это происходит потому, что ее собственный нганон слился с чужим, соединился с дремавшей внутри Юджинии злобой, которая ждала своего часа, чтобы вырваться наружу. Да, возможно, она, Дебора, воплощает собой губительное Пернаи — Разрушение, да только это не что иное, как саморазрушение, ибо она никогда и никого не просила разделить с ней эту участь. А потом Дебора вдруг поняла, что нганон Юджинии наверняка еще более яростен и неистов, чем ее собственный. Но даже в таком случае обыкновенное присутствие вырастало до масштабов соучастия, а соучастие предполагало ответственность. Ее нганон воззвал к нганону Юджинии, побуждая, провоцируя… Дебора бросилась к ней, выхватила ремень и, швырнув его на пол, выбежала из душевой. После того случая на Юджинию она старалась вообще не смотреть.

— Получается, что кто-то из твоих знакомых — кому ты интересна и симпатична — рискует быть уничтоженным если не тобой лично, то близостью к тебе.

— Ир все обращает в шутку, но вы сейчас говорите серьезно. Да, действительно, это так.

— А как насчет твоих родителей: на них тоже влияет эта разрушительная сила?

— На мужчин не действует женский яд. Мне кажется, их ломает нечто другое. Раньше я об этом не задумывалась, но здесь мужчин предостаточно. В мужских палатах, как и в наших, свободных мест нет.

— Согласна, — ответила Фуриайя. — Но скажи: на женщин, по-твоему, этот яд действует? Ты до сих пор боишься кого-нибудь заразить?

— Я уже много лет медленно заражаю тех, кто рядом.

— И что в итоге?

— Мне кажется, моя сестра тоже сойдет с ума.

— Ты до сих пор так считаешь?

— Да.

Тут задребезжал телефон. Доктор встала и подошла к письменному столу, чтобы снять трубку. Обычно и пары часов не проходило, чтобы не раздался хотя бы один звонок, а было дело — во время вполне продуктивной беседы аппарат звонил целых пять раз. Пожав плечами в знак извинения, Фуриайя висела на телефоне минут пять.

— Итак, — сказала она, вновь усаживаясь в кресло, — на чем мы остановились?