Я никогда не обещала тебе сад из роз

Через пару минут, уже за порогом рентген-кабинета, Дебора, увидев склонившихся над ней зевак, поняла: меньше всего на свете ей хочется услышать от врача, что у нее перелом, и остаться там, где она будет куда безумнее, чем в «остром» отделении психушки. Дебора села.

— Как самочувствие? — спросили приставленные к ней медсестры (не иначе как главные знатоки психологии).

И тут Дебору осенило: если всех их как следует пугнуть, ее тут же отправят восвояси, хоть с переломом, хоть без.

— У меня, — она напустила на себя зловещий вид, — сейчас начнется припадок.

— Итак! — задушевно произнес рентгенолог. — Вижу сильное растяжение… но перелома нет.

Все заинтересованные лица вздохнули с облегчением; припадая на перевязанную ногу и держась за медсестер, Дебора вышла из здания больницы, села в ожидавшее такси — и вот они уже мчались по автостраде, дальше — по шоссе, свернули на проселочную дорогу, проскочили через ворота, въехали на задний двор Южного корпуса (отделения № 2 и № 4), зашли в «мясовоз», чтобы подняться в четвертое, и Дебора, о счастье, наконец оказалась дома! О счастье!

Вечером, когда пришло время умываться перед сном, Дебора, прихрамывая, зашла в главный санузел и разглядела свое отражение в стальной пластине, служившей зеркалом. Сотни и сотни больных выместили на ней отвращение к самим себе; закаленная сталь и та не выдерживает подобных атак. Даже безоружные раздобывали себе оружие, дабы обезобразить гладкую поверхность царапинами или вмятинами, так что на этом зеркале не осталось живого места.

— Э нагуа, — обратилась к пластине Дебора на литературном ирском наречии; это означало: «Я тебя люблю».

— Вчера привезли в городскую больницу… — рассказывала она Фуриайе. — Там я впервые пожалела, что у вас тут не в ходу смирительные рубашки. Вот было бы здорово довершить картину! Я-то, дуреха, слишком поздно надумала изобразить, будто у меня изо рта идет пена!

— А теперь ты пытаешься себя истязать, — заметила Фуриайя. — Что же произошло?

Услышав объяснения, она вздохнула:

— Этот предрассудок исчезает очень медленно, однако некоторые сдвиги все же заметны. Помню, насколько хуже обстояло дело перед Второй мировой, а уж перед Первой мировой — совсем скверно. Наберись терпения. Коль скоро ты намного лучше, чем они, осведомлена о психических расстройствах, у тебя больше простора для понимания и терпимости.

Дебора отвела глаза. Опять Фуриайя тонко, но настойчиво внушает ей, что нужно приспосабливаться к внешнему миру, помогать ему, не считаясь со своим собственным недугом и отчуждением.

— У меня нет возможности помогать другим, разве это не ясно? Неужели вы ничего не усвоили из моего рассказа? Нганон вопиет сам из себя!

— Что-что? Растолкуй мне смысл. Вероятно, до меня не доходит.

— Я отрезана от добра. В Ире есть поговорка, которой изводил меня Цензор; сейчас переведу: «В молчаньи, во сне, перед вздохом и делом, всенепременно, нощно и денно, нганон вопиет из себя». Это означает, что отравленная субстанция, враг-двойник, может издать клич и тем самым приманить к себе других отравленных, которых в мире наберется не более горстки. Он магическим образом притягивает их без моего ведома, вне зависимости от моих поступков и действий.

— Если я правильно понимаю, он привлек одного или двоих, от силы троих, — сказала Фуриайя. — Расскажи, кто это такие.

За пределами влияния всех ирских сил магии, богов и миров существовало, по убеждению Деборы, еще одно свидетельство ее врожденной никчемности. И лежало оно во внешнем мире, в сфере повседневных, рутинных занятий обычного подростка. Это было магическое, судя по всему, притяжение, которое влекло к ней других. Человек либо сам выбирает, либо становится объектом выбора: как сосед по лагерной палатке или по школьной парте, как участник (в том или ином ранге) всяких кружков, компаний и группировок. В земном мире требовалось соблюдать видимость принадлежности к коллективу. И Дебора обнаружила, что для соблюдения этой видимости способна объединяться только с мечеными, малоимущими, убогими, немощными, странными, близкими к помешательству. Эти союзы не планировались, даже тайно, и не продумывались наперед; они складывались естественно, как притянутые магнитом железки, но при этом союзники в глубине души сознавали подоплеку этого притяжения и ненавидели как себя, так и друг друга.