Я никогда не обещала тебе сад из роз

Рассказывая, как она не могла допроситься помощи, как сносила издевки и хохот Ира, Дебора переполнялась неподдельной гордостью за свои почти разухабистые ответы на вопросы Фуриайи.

— Ты уверена, что это продолжалось так долго?

— Совершенно уверена.

— Значит, ты действительно звала на помощь…

— Вы ведь сами никогда не были на психиатрическом лечении, правда?

На лице Фуриайи не промелькнуло ни тени улыбки; Деборе еще не доводилось видеть своего лечащего врача в такой мрачности.

— Да, верно… Прости, но я могу только гадать, что здесь кроется. Но это не значит, что я не способна тебе помочь. Впрочем, перед тобой тоже будет стоять важная задача: объяснять мне все досконально и проявлять немного терпения, если я вдруг окажусь непонятливой.

Она продолжала, и на ее лице вновь отразилось недоумение.

— Впрочем, сдается мне, что в свете твоих неприятностей ты чересчур довольна собой. По-моему, ты слишком легко отступаешься, поэтому разреши напомнить еще раз: я тебя не предам.

Тут Дебора вспылила.

— Докажите! — вскричала она, припоминая, с какой милой улыбкой учителя, врачи, вожатые в лагере и родственники годами прибегали к обману и только делали ей хуже.

— Доказательство непростое, зато надежное, — ответила Фуриайя. — Время.

Глава семнадцатая

Запеленутая точь-в-точь как мисс Корал в день поступления, такая же злоязыкая и непокорная, в клетку попалась новая тигрица; все отделение, как и в прошлый раз, будто наэлектризовали. Такое поведение вновь прибывших всегда отражало их душевный разлад, грозило буйными выходками, а ко всему прочему, ветром перемен будоражило тех, для кого перемены были подобны смерти. Обычно поступление новеньких оставалось практически незамеченным: «четверка» принимала и отпускала многих, но драчуньи сеяли среди больных особую панику. Сейчас Ли Миллер, гордо возглавлявшая старую гвардию отделения, с насмешливой снисходительностью наблюдала за происходящим, пока с ней не поравнялась физиономия плывущей по коридору тигрицы. Вглядевшись в ее черты сквозь рой персонала, Ли Миллер отвернулась, ушла в спальню и легла на койку.

Потом, когда Дебора подошла к ней спросить, кого к ним привезли (зная, что молва заранее доносит некоторым больным, кого следует ожидать: полное имя, возраст, род занятий, вероисповедание, семейный статус, предыдущие госпитализации, шоковая терапия — типы, количество курсов, прочие виды терапии, примечания), Ли фыркнула: «Нашла у кого спрашивать» — и до макушки натянула одеяло.

Деборе ничего не оставалось, как обратиться к санитарке.

— Повторная больная, — небрежно сообщила та. — Ничего особенного про нее не сказано. Зовут Дорис Ривера.

С тошнотворным чувством Дебора привалилась к стене; санитарка прошагала мимо. На Дебору нахлынул страх, смешанный с гневом, страх, смешанный со злорадством, страх, смешанный с завистью. От избытка эмоций у нее перехватило дыхание. Великая Дорис Ривера — и та сломала хребет на дыбе жизни. Это что-нибудь да значило. Внезапно зависть слетела с ее уст раскатами горького хохота:

— Да пропади она пропадом, эта Ривера! Много о себе понимает — тоже мне, звезда на небосклоне! И вообще, кто она такая?!

— Наполеон! — выкрикнула Лина, схватила массивную пепельницу, куда стряхивала сигарету, и запустила в Дебору, но чудом промахнулась и угодила в стену.

Санитарка без особой настойчивости одернула:

— Ну-ка уймись, Лина.

Ближе к вечеру Дебора услышала, как на сестринском посту санитарка возмущается:

— Что за мразь эта Блау, черт бы ее подрал! Маменька с папенькой такие деньжищи в нее вбухивают, а она, гадина этакая, нарочно бузит.

Кто-то ей возразил, но больше для порядка. Медленно развернувшись, Дебора прошла мимо изоляторов и остановилась перед запертым боксом, куда поместили Дорис.

— Вот ты где, Самозванка! — через дверь бросила она узнице.

В самом деле, кем она себя возомнила, если замахнулась на такую попытку, бросая вызов остальным? И как посмела сломаться под жерновами этого мира!

Но тут на Дебору нахлынула долгая волна жалости, причем, как оказалось, жалости к себе тоже, а с ответной волной нахлынул страх, и вновь за себя тоже. Значит, возвращение неизбежно; возвращаются те, которые из упрямства отказываются признать губительность своего нганона, хотя уже разбиты наголову. Они тяжело поднимаются с больничного пола, будто с ринга, трясутся, как побитые чемпионом, а затем вновь и вновь, ковыляя, устремляются в мир, чтобы опять вернуться сюда, только не на всех парусах, а запеленутыми в парусину. Сколько же раз такое должно повториться, прежде чем все они перемрут?

«А ты чем лучше, Легкокрылая? — с едва заметной улыбкой проговорил Лактамеон. — Тьма, боль, неодолимый страх и бездумность, а сердечко-то бьется, и пульс, как у всех, ведет свой счет в наших списках».

«Почему так?» — прокричала она ему по-ирски.

«Да потому, что твои тюремщики — садисты!»