Я никогда не обещала тебе сад из роз

Как-то раз к ней явился Идат-Лицедей в женском обличье. В таких случаях он всегда носил вуаль, но красота все равно была заметна. При каждой встрече эта кокетка напоминала своей властительнице и жертве, насколько та хороша собой, и добавляла: мол, настанет время, когда она, Дебора, еще будет жалеть, что не родилась дурнушкой. На сей раз Идат пришел в белом и вуаль опустил не до конца.

«Страдай, Идат. Почему щеголяешь в белом?»

«Саван и подвенечный наряд, — был ответ Лицедея. — Два облачения в одном. Внимай! Умирая, ты еще живешь, а живя, умираешь; сдаваясь, сражаешься, а сражаясь, сдаешься, так? Мой путь открывает все противоположности одновременно, указывает одни и те же средства для достижения противоположных целей».

«Я знаю тебя от вуали и до наружности, Идат», — отвечала Дебора.

«То есть люди раздувают встречный пожар, чтобы воспламенить и одновременно погасить другой».

«И с камнем так же?»

«При моем содействии», — ответил Идат.

Дебора поняла это так, что ожогами она может раздуть встречный пожар, который погасит полыхающую топку вулкана, чьи двери и ходы закрыты наглухо, да еще забаррикадированы. И с помощью тех же самых ожогов можно разобраться, действительно ли она сделана из человеческой плоти. Органы чувств ответа не давали: зрение показывало одну лишь серую кляксу, слух доносил только приглушенные стоны и рев, осязание тоже притупилось. Во втором отделении никто не вел учет спичек, а зрению, избавленному от серой кляксы, всегда открывалось то, чего желал для нее Ир. Вскоре у нее уже были и спички, и — главное — запас окурков, подобранных в самых разных местах. Она запалила сразу пять и принялась сжигать свою поверхность. Но вулкан за каменным лицом и телом только разгорался. Запалив те же окурки еще раз, Дебора стала неторопливо и целенаправленно прижимать их к внутреннему сгибу локтя. Вместе с запахом горелого мяса прорезалась слабая чувствительность, но вулкан не утихал. Выходит, чтобы развести встречный пожар, требуется возгорание?

Через некоторое время к ней зашла медсестра с каким-то сообщением. То ли учуяв запах горелого мяса, то ли еще по какой-то причине она не смогла вспомнить, зачем пришла, и убежала; вскоре явился врач, и Дебора из-за своей маски с облегчением распознала портретное изображение доктора Халле. То, что где-то в другом месте сейчас лето и что портретное изображение на самом деле — человеческое существо, она приняла на веру, как принимаются те факты, которые настолько далеки, что о них даже не спорят, — величина земной окружности в милях или статистическое варьирование световых волн.

— Как ты понимаешь встречный костер? — спрашивал врач.

— Он создает видимость необходимого, — ответила представительница вулкана.

— Где?

— На поверхности.

— Дай мне посмотреть. — Просьба была осторожной, но без осуждения и лицемерия.

Рукав уже присох к месту ожога, но она отодрала трикотаж, не дожидаясь, когда доктор из вежливости воскликнет: «Так нельзя!» — инстинктивно содрогнется и выбросит вперед руку, думая, что Дебора сделана из плоти и крови.

После осмотра он — как ей показалось, с грустью — сказал:

— Наверное, лучше будет перевести тебя в четвертое отделение.

— Как хотите.

— Пойми… — и с намеком на благородство, — там ты будешь моей пациенткой. Я только что вступил в должность заведующего четвертым отделением.

Дебора ответила ирским жестом повиновения, едва заметно шевельнув рукой в сторону и вверх; это подразумевало, что вне зависимости от мрака ей, по крайней мере, там будет безопаснее, потому как с Халле можно разговаривать и он никогда не отвечает «номером три с ухмылкой». В свойственной ему несуетной манере, с достоинством, врач препроводил ее в четвертое отделение. Когда они прошли через запертые на два замка двери, из Ира донеслось:

«Погляди на него. Видишь? Чует, что себя обезопасил».

«Бедняга», — ответила Дебора.

— Натворила же ты дел, — заметил доктор Халле, осмотрев ее ожоги. — Придется чистить, а это болезненно.

Один из интернов, довольный возращением к своей основной профессии, стоял рядом, держа внушительный лоток с медицинским металлом. Доктор Халле принялся удалять засохшие струпья. От движения его инструментов возникало непривычное ощущение, но боли не было. За его заботу и уделенное ей время Дебора решила сделать ему подарок. Она вспомнила Фуриайю и подаренный цикламен.

«Она же умерла», — заметил Антеррабей.

«Но цветок — хороший подарок», — шепнул Лактамеон.