Я никогда не скажу

Возле скобяного магазина тропа превратилась в настоящую дорогу. Мэри привязала лошадь к перилам крыльца, похлопала Корицу и принесла ей воды для питья в здоровенной жестянке – такие стояли здесь у каждого крыльца, исполняя роль простейших огнетушителей, которыми мог бы воспользоваться даже ребенок. Как же ей хотелось остаться с Корицей, а то и просто вновь оседлать ее да уехать прочь, но она понимала, что тем самым лишь немного отсрочит неизбежное. Поэтому прошла сквозь подлесок и поднялась по задней лестнице к дому своих родителей.

Она посмотрела через раздвижные стеклянные двери в гостиную. Все они – ее семья, Шон и мистер Свифт сидели на кушетках, которые ее родители унаследовали от бабушки и дедушки, и смотрели на дверь, словно заключили некое пари на то, кто войдет в нее первым. Словно ожидали появления Годо[5].

Но нет.

Никакого Годо они не ждут. Они ждут меня.

Это взбудоражило ее чувства. Ее никогда и никто не дожидался, ей казалось, что все свое детство она провела в тени одной из своих сестер. Только на конюшне она чувствовала себя настоящей, и понимала, что только здесь ее и ждут.

Она уставилась на них. Те же выглядели так, словно расселись перед художником, который вот-вот начнет писать с них картину. Даже как-то неудобно было нарушить этот порядок. Но она должна была вмешаться.

Она постучала по стеклу.

* * *

– Теперь, когда мы все здесь, – сказал Свифт пять минут спустя, когда наконец стихли возмущенные возгласы, вызванные опозданием Мэри, и когда она сама уже сидела на диване между близняшками, держа в руке стакан холодного чая, – Мы можем вплотную заняться делом.

Свифт встал и вытащил из одного из многочисленных карманов, которыми был усыпан его жилет, какой-то документ. Он был сложен втрое, отчетливо была видна только внушительная печать.

– Позволю себе небольшой экскурс в историю, хотя подозреваю, что большинству из вас все и так известно. Прежде чем ваши бабушка и дедушка умерли, они передали землю, на которой находится лагерь, в доверительное управление. Ваш отец получил право опеки над имуществом, я же был доверенным лицом. Доверенность действовала вплоть до его смерти, а земля не могла быть продана по какой бы то ни было причине до наступления этого момента. Поскольку при оформлении данной сделки никто из вас еще не родился, ваш дедушка предоставил вашему отцу право решать, кому эта собственность достанется после его смерти.

– Что он и сделал, – сказал Райан.

– Что он и сделал, – согласился Свифт. – Это и подводит нас к сегодняшним событиям. Итак, вам известна воля вашего отца. Но в ней есть… э-э-э… несколько необычных моментов. Он прочистил горло. – Поэтому я хочу, чтобы вы были в курсе – я пытался отговорить его от придуманного им замысла, но он был непреклонен.

– Да давай уже рассказывай. – Это встряла Лидди. Она всегда так поступала, но в данном случае Мэри не могла не согласиться с ней. Зачем так драматизировать? На ее взгляд, склонность к театральным эффектам как нельзя хуже характеризовала ее отца. А он, похоже, всерьез считал, что даже бытовые мелочи должны выглядеть так, словно все происходящее – театральное представление. Нет, даже хуже. Представление, разыгранное на сцене.

Свифт кашлянул, словно был простужен.

– Ваш отец передал собственность в совместное владение своим детям, за одним, скажем так, необычным исключением, объяснение которого, как мне кажется, лучше предоставить вашему отцу.

Из другого кармана жилета он достал еще один листок. – Все его требования записаны в этой бумаге. Он было начал разворачивать документ, но уронил его. Тут же поднял, его лицо вспыхнуло, лоб вновь вспотел. – Простите, простите.

Потом наконец развернул бумагу. – Ну что ж. Приступим.

«Дети мои. Для некоторых из вас то, что я скажу, может оказаться полной неожиданностью, но даже кушетки, на которых вы сейчас сидите, для меня означают целый мир. Правда, так было не всегда. В свое время я относился ко всему этому с прохладой, но теперь все изменилось. Когда я пишу эти слова, ваша мама фотографирует лилии в своем саду. Наступают сумерки, и я не помню, чтобы озеро было когда-нибудь освещено столь же прекрасно. Мне странно думать, что написанное мной здесь и сейчас вы станете читать тогда, когда меня уже не будет в живых. Но такова, увы, судьба каждого из нас. Мы мимолетны. Мы непостоянны.