Я никому не скажу

— Я наблюдал за тобой весь ужин, — прошептал Островский, наклонив голову к моему уху. — Тебя воротит от одного вида еды. Ты бледная и осунувшаяся. У меня на это чутье, зайка. Ты ждешь ребенка.

Я зло усмехнулась и со всего размаха опустила пятку на ногу Островского. Он был в безумно дорогих кожаных ботинках и, к сожалению, я не смогла причинить вреда ни ему, ни даже, блять, пижонской обуви, но эффект неожиданности сыграл мне на руку. Островский отшатнулся назад, и я смогла выскользнуть из его хватки.

Первым моим порывом было — бежать отсюда не глядя. Но я глубоко вдохнула и медленно опустилась в кожаное кресло.

Нет.

Больше я не буду жертвой! И я получу ответы на свои вопросы. Даже если ради этого мне придется превратиться в безумную суку.

— Так почему вас так волнует моя беременность? — ровно спросила я, откидываясь на спинку кресла. Островский уже показал свое истинное лицо, и нужда притворяться отпала. Роль испуганной девочки уже вряд ли помогла бы мне.

Островский усмехнулся и плавно опустился в кресло напротив. Закинув ногу на ногу, он окинул меня внимательным взглядом.

— Занятная штучка, — пробормотал мужчина, потирая пальцами подбородок.

Я скрипнула зубами, но промолчала.

— Кто настолько потерял голову, что трахнул тебя без презерватива — мой сын или Клим? Или оба?

Грубый вопрос Островского заставил мои внутренности судорожно сжаться. Он знает про Клима!

Черт-черт-черт!

Мне стоило нечеловеческих усилий сохранить спокойствие. Я слегка удивленно посмотрела на мужчину и, пожав плечами, проговорила:

— С вашим сыном у меня ничего не было и не будет. А кто такой Клим? Похититель?

Сердце билось где-то в горле, но мне удавалось удерживать на лице недоумение.

Островский не сводил с меня насмешливого острого взгляда. Ему нравилась эта игра. Встав с кресла, он подошел к столу и плеснул себе виски.

— Ты знала, что мой сын был влюблен в Еву, как сопливый идиот? — спросил он, присаживаясь на край стола с бокалом в руке.

Я медленно подняла глаза на Островского. Так вот почему Антон проявлял ко мне знаки внимания. Он хотел не меня — её…

— Кто такая Ева? — хрипло спросила я.

Мне всё сложнее было притворяться. Ее имя выбивало из колеи.

Островский хмыкнул и, проигнорировав мой вопрос, уставился в окно.

— Антон часто видел ее, выходящей из моей спальни. Но ничего не говорил. Ева потом сама призналась, что иногда они встречались. Бывало, даже трахались на моей кровати. Девчонка находила это забавным.

Последняя фраза особенно развеселила Островского. Господи, что с этими людьми не так…

— Я не понимаю, зачем вы мне это всё рассказываете! — резко вскинулась я.

Ледяные мурашки ужаса бежали по моей спине. Я так боялась услышать от Островского, что он убил Клима.

Мужчина криво усмехнулся и сделал жадный глоток виски.

— Можешь больше не притворяться, девочка. Ты похожа на Еву, как сестра-близняшка. Когда я увидел тебя на пороге своего дома, то охерел. Подумал уже, что она вернулась с того света. Чуть не перекрестился, — хохотнул он, ставя на стол пустой бокал.

Я молчала, чувствуя, как каждая моя мышца звенит от напряжения. Блять, да скажи уже, где Клим, и что ты с ним сделал!!!

— А когда ты рассказала о похищении, я вдруг всё понял.

Островский оторвался от стола и подошел ко мне. Наклонившись, он уперся двумя руками о подлокотники кресла, нависая надо мной. Я практически перестала дышать. Запах дорогого парфюма и виски вызывали тошноту. Если бы я не знала, что Клим не может иметь детей, то подумала бы, что Островский прав, и я действительно беременна.

— Я всё, блять, понял, — медленно повторил мужчина, не сводя с меня горящих глаз. Он был злой, как черт, и уже не ухмылялся.

— Этому мальчишке удалось обвести меня вокруг пальца. Я даже не думал, что он может решиться на похищение моего сына, — тихо процедил Островский, вглядываясь в мое лицо. — Я никогда не воспринимал Клима всерьез, думал, он весь в отца профессора — интеллигентный хлюпик, способный лишь втайне дрочить на свою сводную сестру.

Мне будто влепили пощечину. Я до скрипа сцепила зубы и со всей силы сжала пальцы в кулаки. Клим был выше всей этой грязи. Если он любил, то всем сердцем. И я не поведусь на слова этого мерзкого человека.

Я продолжала молчать, глядя Островскому прямо в налитые кровью глаза. Я чувствовала, как внутри меня поднимается что-то сильное, первородное, неподвластное ни времени, ни эмоциям. Страх, отчаяние, тревога вдруг куда-то пропали. Я просто смотрела на злого порочного мужчину, пытающегося прожечь меня взглядом.

Но я уже не боялась его. Я ничего не боялась.

Я вдруг поняла, что самое страшное — это не смерть. Самое страшное — умереть, не испытав невероятного всеобъемлющего чувства. Любовь? Наверное, это она…

Но как же мало одного слова, чтобы выразить всю глубину этого состояния. Это гораздо выше меня, Клима, смерти, страха, сожаления, целой вселенной… Моя любовь к Климу она не привязана ни к чему и ни к кому. Она будет жить вечно. Даже когда нас не станет.

И я почувствовала себя такой свободной, как никогда за всю свою долбанную жизнь.