Я — Одри Хепберн

У меня почти не было настоящей юности — очень немного друзей, совсем мало радости в том смысле, в каком её понимают подростки, и совершенно отсутствовало ощущение собственной безопасности. Удивительно ли то, что я стала таким замкнутым человеком?

В октябре 1948 года Одри Хепбёрн рассталась с мечтой о балете.

В школе Мари Рамбер ей пришлось нелегко — мадам была очень жёсткой преподавательницей и по воспоминаниям учеников за неправильную позицию могла хлестнуть стеком прямо по рукам. После её занятий одни рыдали, другие давали ей прозвища, но все вынуждены были терпеть, потому что она была настоящим мастером своего дела. Одри тоже долго терпела и резкие замечания, и всё остальное, потому что, как она сама говорила: «Моей мечтой было надеть пачку и выйти на сцену Ковент-Гарден».

Но в конце концов ей пришлось смириться с жестокой реальностью. Она была слишком высокой для балерины и начала заниматься танцами слишком поздно. Осенью 1948 года Мари Рамбер сказала ей об этом прямо и посоветовала попытать счастья в музыкальном театре или стать преподавательницей.

«Моя техника не шла ни в какое сравнение с техникой тех девушек, которые пять лет учились в „Сэддлерс Уэллс“, за учёбу которых было кому платить, у которых всегда были пища и бомбоубежища, — с горечью вспоминала Одри. — Здравый смысл подсказывал, что в балете мне успеха не добиться. И всё же я продолжала считать, что участие в мюзиклах ниже моего достоинства». Здравый смысл всё же возобладал — в октябре 1948 года Одри покинула общежитие балетной школы в Кенсингтоне и занялась поисками работы в театре.

Меня научили тому, что привлекать к себе внимание — признак дурных манер. Никогда не следует выставлять свои чувства напоказ.

22 декабря 1948 года Одри Хепбёрн дебютировала на сцене.

Её первая роль, если можно так назвать участие в кордебалете, была в мюзикле «High button shoes» (один из вариантов перевода — «Высокие ботинки на пуговицах»). Эта комедия уже два сезона успешно шла на Бродвее, и ей прочили большое будущее в Лондоне, поэтому можно сказать, что Одри повезло — её отобрали в постановку. Тем более что у неё совсем не было опыта, а платили там вполне прилично — около восьми фунтов в неделю.

В театре ей пришлось тяжело. «Когда меня выбрали, я не могла отличить одной синкопы от другой, — рассказывала она. — Мне приходилось работать гораздо напряжённее, чем остальным девушкам». К тому же её голос был слишком слабым для сцены, и ей пришлось много заниматься, чтобы он прибрёл необходимую звучность.

Но все старания Одри были почти впустую — никто её особо не заметил, ни в одной рецензии её не упомянули. Надежду внушало лишь то, что после окончания лондонских представлений в мае 1949 года продюсер Сесиль Лэндо пригласил её в другой мюзикл — «Соус Тартар». Обдумав всё, Одри отказалась ехать с «Высокими ботинками на пуговицах» на гастроли и приняла предложение Лэндо, ведь он предлагал ей хоть небольшую, но роль, и даже со словами, а не только танцы в толпе других девушек. Это было правильным решением — «Соус Тартар» выдержал больше четырёхсот представлений, и в нём Одри наконец заметили и критики, и зрители.

Я была очень честолюбивой и использовала любую возможность. Я хотела учиться, и я хотела, чтобы меня заметили.

Участвуя в «Соусе Тартар», Одри Хепбёрн впервые влюбилась.

Её избранником стал партнёр по сцене, молодой французский певец Марсель Ле Бон. Отношения у них поначалу были вполне серьёзные — во всяком случае, Элла уже почти смирилась с мыслью, что её зятем станет певец кабаре. Радовало её лишь то, что молодые люди не спешили связывать себя узами брака, и можно было надеяться, что первая влюблённость скоро сойдёт на нет.

Но вот Сесиль Лэндо в отличие от неё очень возражал против этого романа. Он напомнил Одри, что если их с Ле Боном отношения станут известны публике, ей это может стоить карьеры. И для такого заявления у него были все основания. Всё-таки не стоит забывать, что как раз заканчивались ханжеские 40-е и начинались ещё более ханжеские 50-е. Мужчина мог заводить сколько угодно интрижек, обществом это не возбранялось, если он при этом не разрушал семью. Тогда как женщина могла из-за одной интрижки потерять репутацию и навсегда остаться с клеймом распутницы.