Я оглянулся посмотреть

Эта фамильярность мало волновала Аркадия Иосифовича, его больше заботили упражнения на развитие малого круга внимания и этюды на память физических действий. Кацман непреклонно лепил из даргинцев великих артистов. Одинаковый открытый темперамент у педагога и у студентов часто приводил к нешуточным столкновениям.

— Представьте цветок и сорвите его, — требовал мастер.

Огромный горец долго таращился на пустой ковер, потом переводил недобрый взгляд на мастера:

— Кацман, зачем так говоришь, здэсь нэт цвэтка!

— Простите, это воображаемый цветок! — повышая тон, настаивал Аркадий Иосифович.

Слово «воображаемый» даргинец опускал, как малозначащее, но цветка по-прежнему не мог рассмотреть. Занятия по мастерству нередко заканчивались криками и погоней за мастером.

Кацман выжил. И победил, поставив органичность и непосредственность детей гор на службу искусству. Дипломный спектакль «Люди и мыши» по Джону Стейнбеку стал институтским событием. Очевидцы утверждали, что дипломная работа получилась. Происходящее на сцене увлекало и волновало. Все восхищались эпизодом, где главные герои долго и тщательно мылись в воображаемом ручье.

Несколько раз на наших занятиях появлялись огромные усатые дядьки — актеры Махачкалинского русского драматического театра, бывшие студенты даргинского курса — всегда с подарками и почтением к своему мастеру, теперь еще и заслуженному деятелю искусств Дагестанской АССР.

В 1975 году старшим педагогом к Аркадию Иосифовичу Кацману пришел Лев Абрамович Додин.

Выпускник Бориса Вульфовича Зона 1966 года, Лев Абрамович к середине семидесятых уже поработал в нескольких ленинградских театрах, ставил спектакли на телевидении. В 1979 году он был очередным режиссером в Ленинградском областном малом драматическом театре, возглавляемом Ефимом Падве. О Додине уже говорили как о многообещающем режиссере, достойном своего театра.

Лев Абрамович стал преподавать в ЛГИТМиКе сразу после института.

Союз Кацмана и Додина был естественным. Как говорил Достоевский, они были поражены одинаковым недугом, поэтому прекрасно понимали и принимали друг друга. Оба свято верили, что хотя театр — ложь, но он ведет к правде, и правда на сцене может стать истиной.

Советский театр основывался не на правде, а на социалистическом реализме, где позволялась одна сверхзадача — угодить, и один конфликт — хорошего с лучшим.

Такому театру ученики Кацмана не были нужны, но они были нужны Додину, который мечтал о своем Театре-Доме, «театре, где идет правдивый разговор о человеческой душе».

Единомышленником и соратником обоих был Валерий Николаевич Галендеев. Выпускник актерского факультета Горьковского театрального училища, Валерий Николаевич из технической дисциплины сделал сценическую речь уроками мастерства.

Валерий Николаевич пытался не пропускать и занятия Кацмана и Додина, активно в них участвуя.

Этот триумвират был чрезвычайно плодотворен.

Стратегия и тактика обучения была продумана досконально и касалась не только занятий по актерскому мастерству, но даже свободного времени студента. Ученики были обречены на круглосуточное коллективное творчество и серьезную душевную работу.

Отношение к такой системе обучения в институте было неоднозначное. С одной стороны, люди понимали, что в мастерской Аркадия Иосифовича Кацмана творится что-то интересное, с другой, не принимали такой неистовой погруженности — кругом жизнь, а они круглосуточно в своей каше варятся.

Время показало, что наши мастера были правы, другого пути в искусстве просто не бывает.

Метод Кацмана — Додина впервые был опробован на «кацманятах», и результат получился ошеломляющим.

Премьера выпускного спектакля «Братья и сестры» курса Кацмана и Додина по роману Федора Абрамова «Пряслины» произвела эффект разорвавшейся бомбы, настолько студенческая работа вырывалась из театральной традиции того времени. Курс продемонстрировал гражданскую ярость, глубокое проникновение в человеческие чувства и филигранную актерскую технику. История жителей деревни Пекашино, сыгранная двадцатилетними ребятами, вдруг оказалась самым ярким событием для избалованного ленинградского зрителя. Спектакль шел с постоянными аншлагами, зрители чуть не разнесли здание Учебного театра.

Федор Абрамов, который поначалу не приветствовал перенос своего романа на сцену, писал: «Диво дивное эти ихние «Братья и сестры»! Порой мне казалось: их спектакль сильнее «Деревянных коней» на Таганке».

Через несколько лет Лев Абрамович Додин возобновит «Братьев и сестер» в своем Малом драматическом театре почти в том же составе; спектакль до сих пор в репертуаре, он стал визитной карточкой МДТ.

Второй удар по зрителю — «Бесплодные усилия любви» Шекспира, где «кацманята» блистательно продемонстрировали уже совсем другой театр и другие навыки.