Я оглянулся посмотреть

— За силу, волю и стихи.

Рубин:

— За Beatles, и чтобы нас так же вспоминали, как о них сейчас, спустя 20 лет.

Коваль:

— За то, чтобы душа всегда болела о том, что ты говоришь.

Кондулайнен:

— За то, что я снова здесь, вместе — иначе очень страшно.

Калинин:

— За общее дело, которое объединяет.

Леонидов:

— Хочется, чтобы никогда не хотелось казаться другим, но быть самим собой, говорить, что хочется, что наболело.

Осипчук:

— За тот год, который так много дал. За нити, которые нас связывают.

Рассказова:

— Я приехала в Коми и была чужая, мне казалось, что это правда, а в аудитории фальшь, сегодня мне показалось иначе. За это.

Галендеев:

— За невиданные перемены, за неслыханные мятежи (особенно в 51-й). В нас есть гадости, а в них, гадких со стороны, есть хорошее — ищите.

Додин:

— Верить в лучшее, сталкиваясь с ужасающим.

Кацман:

— За исповедь, за доверие, за желание быть лучше и добрее, за того, кто рядом.

Мы не выходили из 51-й аудитории сутками. Было лишь одно неудобство — на курсе действовал тотальный запрет на курение. Студенты, по мнению мастеров, должны были беречь голосовые связки, особенно девочки.

После очередного инфаркта Кацман, наконец, бросил курить, и, чтобы не отравлять, в его присутствии не курили и остальные педагоги. Больше других страдал Лев Абрамович. Он сидел на мастерстве и грыз спички, к концу занятий перед ним вырастала огромная гора изгрызанных спичек.

Мы как-то поставили ему вазу полную спичек.

— Остроумно, — грустно прокомментировал Додин.

Галендееву было проще, он оттягивался на собственных занятиях, прикуривая одну от другой сигареты «Север» по 14 копеек пачка (гадость неимоверная, но почему-то не влияла на его голос).

Заядлый курильщик легко уживался в Валерии Николаевиче с самым яростным борцом с курением среди нас. За сигарету можно было схлопотать незачет по сценической речи.

У Галендеева была удивительная способность вынюхивать табачный дым и неожиданно появляться в самых непредвиденных обстоятельствах.

Однажды Коля Павлов ехал в электричке за город. Поезд еще не тронулся, и Коля вышел в тамбур покурить, вдруг слышит:

— Брось сигарету!

В соседней электричке с «Севером» в зубах стоял Галендеев.

Мы благоговели перед нашими педагогами, обожали их, хотя и по-разному. Аркадий Иосифович проводил с нами больше времени, он был весь — наш, и мы любили его как родного дедушку.

25 декабря 1981 года курс поздравлял мастера с шестидесятилетием. Первая, торжественная часть исполнялась под музыку Первого концерта Петра Чайковского:

Аркадий Осич, родной, Мы вас поздравить спешим От всей огромной страны И от души, от всей души. Как же вы хороши!
Как всегда, вы и бодры, и свежи.
И вам сегодня можно пить,
ведь вы приехали в трамвае, А не на машине.
Ваш юбилей в этот час
Мы отмечаем, друзья.
Ведь не отметить его
Нельзя-нельзя, никак нельзя.
Потому что вас
Знает весь город, знает вас вся страна, И братская семья соцстран, и страны Запада, где чуждый строй,
И даже — Третий мир.

Вторая часть звучала под музыку «Хава-Нагила»:

Аркадий Осич, Аркадий Осич, Аркадий Осич — Лучший педагог!
Аркадий Осич, Аркадий Осич, Аркадий Осич Лучше всяких Гог.
Лучше, чем Брук с Барро,
Лучше Гротовского — Словом, Аркадий Ощ — В мире лучше всех…

Для нас Кацман был именно таким.

Додин и Галендеев были еще молоды, поэтому, сознательно или нет, держали дистанцию и с Аркадием Иосифовичем, и с нами. Импульсивный Кацман казался еще экзальтированнее рядом с уверенным в себе, спокойным Додиным.

Для Льва Абрамовича наш курс был огромной частью его жизни, и он посвящал нам очень много времени, но кроме нас у него имелись и другие интересы. Он всегда торопился, поэтому мы часто общались на ходу. Но даже на ходу Додин был полностью твой — открытый, доброжелательный, чуткий.

Мы понимали, что Лев Абрамович со своим трагическим мироощущением мог существовать только во вселенском масштабе. Театр для Льва Абрамовича был прежде всего кафедрой, где нужно говорить о Вечном, хотя Додину никто не мог отказать в чувстве юмора.

Мы интуитивно чувствовали масштаб личности своего мастера, на его тридцатисемилетие мы пели:

Время летит, остановки не жди. Вот за спиною уж часть пути. Но для безумцев с пожаром в груди, Для тех, кто ищет всю жизнь, чтоб найти, — Все впереди!

Пусть разгорается с годами, Нас озаряя, это пламя, Пусть это пламя, как звезда, Сквозь непогоду и года, Словно пожар, горит всегда.