Я оглянулся посмотреть

Вранье и шахер-махер мы встречали на каждом шагу. Если бы не Калинин, мы бы ничего не заработали. Калинин изучил науку соцотношений на «пять» и знал, что бумажка больше, чем фактическое дело. Мы восхищались Сашиной способностью вовремя выпить с нужным человеком, кому-то купить бутылку. Он был вась-вась с начальством, и я подозреваю, что нам закрывали гораздо больше нарядов, чем их было на самом деле. За две недели мы заработали немыслимые деньги. Я получил тысячу с лишним, другие — еще больше.

Это был первый и последний опыт моей стройотрядовской жизни. Хотя мы еще долго жили от стипендии до стипендии, но так вкалывать желания не было, к тому же у нас было свое дело, которое требовало не меньше сил. Когда мы израсходовали деньги, то забыли и о стройке, и о тех людях, с которыми познакомились в Печоре.

Встретившись всем курсом, мы делились впечатлениями о трудовом лете.

Песня шабашки:

Бетон, бетон окутал землю вновь. Далеко-далеко за бетонами любовь. Долго нас девчонкам ждать С чужедальней стороны.

Мы к земле пыренкованы бетоном. Плотники-бетонщики СУ ГРЭС, Слесари-монтажники МУ СЭМ, Путейщики-подбойщики СМП.

Работу в советской торговле ребята описали так:

Не кочегары мы, не плотники,
И уж подавно мы не актрисы — нет. А мы торговые работники — да, Из-под прилавка шлем привет.
Берите тухлые, от гнили пухлые,
В конце концов, ведь можно жрать и их.

Есть квас разбавленный, брикет раздавленный, Есть яйца битые, а для своих — Вино искристое, икра зернистая, Хоть райских яблок можем предложить. Есть куры финские, сардельки римские. Чего греха таить, здесь можно жить…

Один раз курсу Кацмана доверили выступить на празднике Дзержинского райкома партии, который проходил в Доме кино. Какую ерунду мы мололи со сцены, я уже не помню, зато хорошо запомнил буфет. В Дом кино мы ходили часто и, что почем в этом буфете, знали прекрасно. Но для партийцев все отпускалось по другим ценам. Бутерброд с икрой, который обычно стоил 6 рублей, в тот вечер можно было купить за 17 копеек. Мы сразу почувствовали легкость номенклатурно-партийного бытия.

Впечатления были настолько яркие, что мы долго обсуждали эту историю. Мастера внимательно нас слушали, но никогда не читали обличительных лекций. Все разговоры были только по делу.

Когда мы начали репетировать «Братьев Карамазовых», волей-неволей пришлось погружаться в историю. Много говорили о переломе, который произошел в российской жизни в конце XIX века, когда из искреннего желания сделать жизнь лучше стала зарождаться бесовщина, приведшая к революции и террору Достоевский оставлял открытым вопрос, что станет с Алешей дальше, ведь в «Бесах» нежные одухотворенные мальчики, вступив на путь борьбы со злом, становятся чудовищами.

Обсуждая ситуацию «Братьев Карамазовых», мы касались и наших дней. В 1980-е было понятно, что это уже не та страшная сила, которая не считала жертв в стремлении к всеобщему счастью. Сила была на исходе. Не проходило дня без нового анекдота о советской власти, без шуток сатириков и песен Высоцкого. Система ветшала, но мы не догадывались, что она рухнет так скоро.

Нас не пускали в ленинградские театры — только в БДТ, к Товстоногову, да и то не на все спектакли. Лев Абрамович не хотел, чтобы мы смотрели и его постановки, которыми он сам был недоволен, ему было тяжело добиваться своего с чужими актерами.

В основном, по мнению педагогов, на ленинградской сцене царила пошлость. Под пошлостью они понимали безответственность, неуважение к тексту автора, отсутствие режиссерской мысли. Находки режиссера ограничивались световым и музыкальным решением спектакля, в нем не было конфликта, не было действия как такового, актеры лишь с более или менее правдоподобной интонацией произносили авторский текст.

— Мне неинтересно смотреть, как Тютькин играет жлоба, потому что он сам жлоб, здесь нет искусства, это только кривляние, — объяснял Кацман. — Когда Аркадий Райкин играет жлоба — это искусство, потому что я вижу, что сам артист не такой, он играет свой взгляд на этого жлоба.

Аркадий Иосифович и Лев Абрамович не были диссидентами, но они создали абсолютно антисоветскую систему обучения. Русский театр — это театр психологический, правдивый разговор о человеческой душе. В советское время открывать душу было опасно, сейчас — немодно.

В мастерской Кацмана открытость оберегалась, пестовалась. Нас учили в любых обстоятельствах оставаться людьми. Окружающий мир — это окружающий мир, а твоя душа — это твоя душа. И не дай свою душу испоганить, будь человеком, радуйся жизни. Кацман утверждал: сердце — вот инструмент актера, вот его главный мускул, тренируйте его.