Я оглянулся посмотреть

В казарме тем временем становилось взрывоопасно. Дети гор уже освоились, каждый вечер перед отбоем становились в круг, утробно горланили и плясали.

Атмосфера накалялась, стычки между армянами и азербайджанцами проходили регулярно, и те и другие поглядывали на нас все пристальнее, ждали лишь повода, чтобы начать общий мордобой. Мы молча считали дни.

На двадцать восьмой день службы открылась дверь, и в казарму вошел здоровенный холеный прапорщик. Встав в позу Гулливера с афиши диснеевского мультика, он рявкнул:

— Ыстра стро-о-олись (быстро построились)!

Замешкавшемуся азербайджанцу прапорщик показал кулак и объяснил, что вот этим самым кулаком убивает быка-трехлетку. Тот сразу ему поверил.

Прапор огласил список бойцов, призванных служить в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа — двадцать семь человек.

Одного из нас все же не взяли. Он остался служить в Каменке, через короткое время получил от дедов увечье, был комиссован и вернулся со службы досрочно. Инвалидом.

Счастливцев, среди которых были и мы с Фомой, посадили в автобус и отправили в Ленинград, на Загородный проспект, 46, где дислоцировался Ансамбль песни и пляски Ленинградского военного округа. Мы заменили это громоздкое словосочетание аббревиатурой АПиП — так его называют до сих пор.

Костяк Ансамбля песни и пляски составляли сверхсрочники и вольнонаемные служащие. Кто-то с музыкальным образованием, даже после консерватории, кто-то из самодеятельности. Особая статья — девочки из танцевальной группы. Выпускницы факультета характерного танца — заложницы своего образования. К Игорю Моисееву не попали, в провинцию не захотели, пришлось отплясывать перед военными.

Сверхсрочники и вольнонаемные жили как гражданские артисты обычного гастрольного коллектива. Приходили на репетиции из дома, на выезде получали командировочные, их селили в гостинице, не в «Интуристе», конечно, в каком-нибудь «Доме колхозника», но все же не в казарме. Встречались среди них творческие люди, однако таких было меньшинство, большинство — лабухи, которые и создавали атмосферу провинциальности. Поэтому ансамбль производил впечатление коллектива неудачников.

Старшим администратором ансамбля служил Иван Андреевич Лещевский. Уроженец села Липова, долина Одесской области, Иван Андреевич внимательно следил за тем, чтобы во всех документах его родина именовалась городом. Но внешность выдавала выходца из глухого села даже после долгого проживания на берегах Невы. Не помогала даже аккуратно, будто плоечкой уложенная прическа. Речь его была путаной, поэтому при разговоре он яростно помогал себе руками, а иногда и ногами.

— Доедешь до перекрестка, — объяснял Иван Андреевич водителю и рисовал правой ногой на земле крест, — повернешь сюда, никуда не сворачивай.

Правая нога Лещевского продолжала двигаться в заданном направлении, огибая левую ногу и вырываясь вперед, фактически не оставляя Ивану Андреевичу шансов удержаться в вертикальном положении, но каким-то чудом старший администратор ни разу не рухнул.

Лещевский был обстоятельным даже в мелочах. Однажды он оставил такую записку младшему администратору: «Купить билет. Вагон — 13. Купейность».

Перед Новым годом Иван Андреевич поручил нам сделать стенгазету:

— Наверху надо написать: «Всех поздравляем с Новым годом!» Здесь — сне-жин-ка, сне-жин-ка. Здесь — тройка, два коня.

Иван Андреевич грешил словотворчеством, мужчин называл сношилами, женщины, соответственно, были сношильдами.

Лещевскому принадлежало несколько замечательных выражений, ушедших в народ:

— Молчать, я тебя спрашиваю.

— Соблюдать расстегнутость — застегнутость. — То есть все пуговицы на кителе должны быть застегнуты.

— В шапках либо все, либо половина. — Имелось в виду, что хор выступает в фуражках, оркестр — без фуражек.

Весь внешний вид Александра Андреевича Бирюкова говорил: я инспектор! Была в АПиПе такая должность — инспектор хора, этакий хоровой прапорщик, постарше прочих хористов, но конечно, не начальник.

Бирюков был высокий, плотный, лысый и косил на один глаз. Он являл собой пример правильно выбранного жизненного пути и, в отличие от многих других артистов, служил рьяно и даже с гордостью. В хоре его звали Папой.

Бирюков был на подхвате у всех начальников, но главная боевая задача инспектора заключалась в том, чтобы вовремя согнать всех артистов, как овец, в нужное место и туда же передвинуть рояль — поэтому срочники то и дело перекатывали его в разных направлениях.