Я оглянулся посмотреть

У Иры в Большом драматическом все складывалось как нельзя лучше. К профессии и к театру она всегда относилась с пиететом и ответственностью. В отличие от меня, в ней сразу рассмотрели молодую серьезную актрису и стали относиться с уважением.

У нее появились роли, не главные, но роли, а не выходы.

В «Киноповести с одним антрактом» по пьесе Александра Володина Ира была партнершей Алисы Фрейндлих.

Лариса Малеванная пригласила Иру в свой спектакль, который поставила как режиссер. Работа с Ларисой Ивановной, замечательной актрисой и славным человеком, много дала моей жене. Ира вошла в репертуар, и три года в стенах Большого драматического не прошли для нее даром.

Я же маялся своей невостребованностью.

Георгий Александрович, кажется, обо мне забыл. Иногда я был этому даже рад. Встреча с главным режиссером была не для слабонервных.

В театре ходила байка, как во Франции Товстоногов приехал на какой-то официальный прием. Когда Гога вышел из машины, его встретил мажордом.

Мажордом спросил что-то по-французски, Гога не понял, он не владел языками, но догадался.

— Георгий Товстоногов, — сказал он своим знаменитым басом с особым, товстоноговским акцентом.

На этот раз ничего не понял мажордом и переспросил.

— Георгий Товстоногов, — повторил мэтр.

Мажордом опять ничего не понял, но уже не стал переспрашивать, а ударил жезлом об пол и торжественно произнес:

— Абдурахман!

Действительно Товстоногов был похож на шейха или султана.

В нем чувствовались порода, аристократическое грузинское воспитание. Он был красив своим величием. Невысокого роста, тщедушная фигура с узень

кими плечиками, но при этом — настоящий колосс. Он умел себя носить. Вокруг него было заряженное талантом поле.

Гога всегда ходил в прекрасных пиджаках, очень неброских, но было видно, что пиджак не из Гостиного Двора, даже не из «Березки».

Товстоногов курил только сигареты «Мальборо», запах которых сразу отправлял тебя в манящее зарубежье. Ездил Георгий Александрович на «Мерседесе» салатового цвета и всегда сам был за рулем. Это был тройной вызов режиму. Люди его ранга ездили на «Волгах», черных, и с личным шофером.

Вызов в кабинет главного прозвучал для меня как гром среди ясного неба. Я потерял покой и сон. За мной не было никаких грехов. На работу я приходил регулярно, в общественных мероприятиях участвовал, не напивался. Я наивно решил, что встреча будет приятной.

Может быть, мне дадут сыграть Моцарта, Стоянова снимут и поставят меня?

Эта мысль наполняла меня радостным трепетом и ужасом.

В назначенное время я был в приемной главного режиссера.

Меня тут же пригласили войти. Гога всегда был пунктуален и приветлив, но это не прибавило мне смелости.

Ходили слухи, что Гога не здоров, и врачи запретили ему курить. При мне Георгий Александрович спокойно курил, явно, не первую.

Пригласив меня сесть, Товстоногов, прикуривая от позолоченной зажигалки, полюбопытствовал:

— Вы ведете передачу на телевидении?

Я молча кивнул.

— Телевидение — это хорошо. Я слышал положительные отзывы. Продолжайте. Мы постараемся, чтобы у вас и в театре была работа, но запаситесь терпением, на ближайшее время такой работы не предвидится.

Я опять молча кивнул.

Георгий Александрович встал, давая понять, что аудиенция закончилась.

Я простился и вышел.

Вышел окрыленный, будто получил карт-бланш. Вот она — великая сила таланта!

Прошел месяц, и меня снова пригласили в кабинет Товстоногова.

Я опять не спал в надежде. Мизансцена была абсолютно такая же, как в первый раз, но текст полярный:

— Мне сказали, что вы ведете какую-то передачу с попугаем, — будто в первый раз об этом услышал, сказал Георгий Александрович. — Мне не нужен такой артист, как Боярский, которого все будут знать по телевидению. Я вам рекомендую на эту тему подумать.

На этот раз я вышел из кабинета в полном недоумении.

Объяснение нашлось быстро. Когда появилась передача «Кружатся диски», меня стали узнавать, и во время моих недолгих появлений на публике в зале проходил шепоток:

— Это тот, который с попугаем.

Гоге тут же доложили о происходящем. Артист выходит в эпизоде, а зал начинает шушукаться — непорядок. Товстоногов был подвержен чужому мнению.

Я не прислушался к совету главного режиссера и не стал ни о чем думать. Уже настолько блины спеклись в «Секрете», что Большой драматический театр перестал быть моей жизнью. Меня ждало настоящее дело, мое и моих друзей, дело, занимаясь которым не надо зависеть от дяди драматурга, дяди режиссера и других людей. Пора было завоевывать мир, и театр меня уже мало интересовал.

Перед закрытием сезона я сам записался на прием к Товстоногову.

Пришел и сказал, что ухожу. Ухожу, потому что нет работы.

Георгий Александрович был крайне удивлен и стал убеждать меня хорошенько подумать и потерпеть, хотя и не скрывал, что в ближайшие два сезона мне ничего не светит. Он говорил очень убедительно, и мне стоило немало душевных сил еще раз сказать ему о своем решении.

И все же я покинул Большой драматический с легким сердцем, уверенный в том, что с актерской карьерой покончено.

ГЛАВА 5