Я, они и тьма

Злость кипела, требовала выхода, но тьма по-прежнему спала. А без нее я просто девчонка, которая не имеет никаких преимуществ. Девчонка, которую можно кормить пирожными, принуждать к замужеству, сажать под замок и ограничивать ее передвижения, что мне Савар сейчас и продемонстрировал.

Я снова начала заводиться, но толку-то? Поэтому, усевшись за стол Савара и мимоходом столкнув пару стопок бумаги, я взяла в руки карандаш и принялась раскладывать все по полочкам, чтобы хоть как-то структурировать все, что я знаю. Может, до чего и додумаюсь?

А Ват Йета я все равно скоро увижу, он меня от себя надолго не отпускает. Вот тогда-то и нажалуюсь. И пусть лишают меня статуса невесты как хотят. Моя тьма нужна Дереку. Думаю, он сможет что-нибудь сделать. Ну и еще, кстати, посвятить меня в местные свадебные обряды. Бог знает, куда я еще по своему незнанию встряну?

Я чертила графики, диаграммы, составляла прогнозы и постепенно успокаивалась. Невеста, значит? Покажу я ему невесту. Сам будет счастлив стянуть с меня сверкающую камушками бяку. Надо только постоянно быть начеку. Этот Сав не просто так занимает место в этом своем ГУСе, и не просто так ему безоговорочно подчиняется пара десятков людей – ну, насколько я успела заметить. А значит, и расслабляться нельзя.

***

Дерек Ват Йет покачнулся, опершись на прохладную каменную стену. Перед глазами стояло помолвочное ожерелье и играло разноцветными гранями самоцветов. Закроешь глаза – и отблески никуда не деваются, издевательски переливаются и горят на тонкой нежной шейке.

В висках задолбило набатом, сердце заколотилось как безумное и болело, болело. Его разрывало от ревности, и на языке горчило желчью. Мучительно заныли зубы – их хотелось по одному вытащить щипцами, чтобы это прекратилось. Заломило кости, суставы, но самая жуткая боль засела в голове. Там тьма пыталась пробить многолетний блок, чтобы вырваться наружу, разорвать на куски Савара, расплавить помолвочное ожерелье прямо на женской шее и забрать темную себе. Ват Йет не выдержал, застонал, хватаясь пальцами за виски. Неконтролируемая горячая магия рванула по стене, срывая с нее гобелены и оставляя от них пепел.

Нужно… Что? Что ему нужно? Он ничего не понимал, не соображал. Он знал только, что ему надо в берлогу, в нору, в безопасное место. Примерно так думает раненое животное, ища покоя.

Ват Йет тяжело переступал через ступени, пару раз упал, но снова вставал.

Тьма облепила его черным коконом, будто дымкой сажи, размазалась перед глазами и билась в голове вместе с болью.

«Моё! Моя!» – визжала тьма, и Ват Йет кричал ей в ответ что-то несвязное, несогласное. Он почти ничего не соображал, помнил только, что нужно держаться, что нельзя соглашаться с тьмой и потакать ей. А зачем – этого уже не понимал.

Почти бессознательный, стонущий от боли и тьмы, которая жалила его и мучила, Ват Йет ввалился в свою комнату и упал рядом с кроватью, съежившись на полу. Полыхнула магия, запечатывая двери, расплавляя их металлические составляющие. Дерек заперся последней искрой сознания, а потом начался его персональный ад.

Тьма пытала его, жалила, просачивалась в каждый орган, в каждую клеточку тела и не давала передышки. Она подкидывала обезумевшему от боли Дереку видения, картинки, изображения, которые были призваны разозлить его, возбудить, заставить чувствовать и сопереживать. И для этого годилось все. То, что увидел в эти минуты Ват Йет, могло бы быть просмотрено и пережито десятком людей на протяжении всей их жизни. Тьма не гнушалась ничем. Она изо всех стремилась вырваться, освободиться и оказаться рядом с темной.

– Йола, Йола! – срывая голос, звал он в редкие секунды передышки. Но она не приходила. В какой-то момент разочарование и боль стали так сильны, что первый безопасник, сильнейший и самый магически одаренный человек империи, который никогда не позволял себе чувствовать, не выдержал и заплакал.

Тьма терзала его долго. Дереку потом казалось, что прошли недели, а на самом деле все длилось одну летнюю ночь и пару часов сверху.

И в эти часы Ват Йет несколько раз едва не потерял контроль над тьмой, несколько раз едва не отпустил ее на волю, но каждый раз каким-то чудом удерживался. И в последние часы мучений, уже под утро, когда тьма начала уставать, брал себя под контроль. Он отсекал все лишнее, выжигал волей и магией каждый образ, каждый жест, который вызывал в нем эмоции. Валяясь на холодном полу с мокрым от слез лицом, он возвращал себе – себя, загоняя тьму в подпол, за стену. Он выстраивал эту стену скрупулезно, тщательно, внимательно, латал бреши, виной которым была темная. Он загонял чувства глубоко, далеко, низводил их до низменных желаний, а потом просто уничтожал. Он даже сам себе выжег магией из памяти крошечные эпизоды, на которые реагировала тьма. Это было так больно, что он потом, скукожившись, тяжело дышал и прикусывал зубами руку, чтобы не заорать на весь дворец.