Я остаюсь здесь

Папа пододвигал ему табуретку, потом разворачивал свой стул задом наперед и, опираясь локтями о спинку стула, упирался щетинистыми щеками в ладони. Эрих, и правда, казался его сыном. Неугомонным сыном, который спрашивает совета по любому поводу. Я подсматривала за ними из-за косяка двери. Затаив дыхание, прижав ладони к стене, я старалась быть невидимкой. Если вдруг, откуда ни возьмись, появлялся мой брат Пеппи, я прижимала его к себе и закрывала ему рот. Он, конечно, вырывался, но тогда я еще могла его удержать. Пеппи был младше меня на семь лет, и кроме того, что он мамин любимчик, я не знала о нем ничего. Он был просто мелким сопляком с вечно грязным лицом и разодранными коленками.

– Похоже, итальянское правительство собирается вновь взяться за проект плотины, – сказал однажды вечером Эрих, – крестьяне гнали скот в Сан-Валентино и видели проезжающие рабочие бригады.

Папа пожал плечами.

– Они говорят об этом уже много лет, да ничего не меняется, – ответил он, добродушно улыбаясь.

– Если они все же решат ее строить, нам придется найти способ остановить их, – продолжал Эрих, глядя куда-то вдаль. – Фашисты заинтересованы в том, чтобы разрушить нашу жизнь, а тех, кто останется, разбросать по всей Италии.

– Не переживай, даже если фашизм и выживет, плотину здесь все равно нельзя построить – грунт неподходящий, грязный.

Но серые глаза Эриха оставались по-кошачьи беспокойными.

Первый раз о плотине заговорили еще в 1911 году. Предприниматели из «Монтекатини»[3] хотели конфисковать Резию и Курон, чтобы использовать течение реки для производства энергии. Итальянские промышленники и политики считали Южный Тироль золотой жилой, шахтой белого золота, и все чаще отправляли инженеров для осмотра долин и исследования русел рек.

Наши деревни были бы погребены под могильной плитой воды. Фермы, церковь, лавки, поля, на которых паслись животные, – все было бы затоплено. Плотина отняла бы у нас дома, животных, работу. От нас просто ничего бы не осталось, ни следа. Нам пришлось бы исчезнуть, эмигрировать, стать кем-то и чем-то иным. По-новому зарабатывать себе на хлеб, обживаться в новом месте, ассимилироваться, больше не быть теми, кем мы являлись. И умерли бы мы тоже в далеком краю, вдали от долины Веноста, вдали от Тироля.

В 1911-м проект не был реализован из-за риска, связанного с грунтом. Он был признан неустойчивым, поскольку местный грунт состоит из доломитовых обломков, так называемого горного мусора. Но после прихода фашизма к власти все знали, что скоро дуче начнет строительство промышленных объектов в Больцано и Мерано, что эти города увеличатся в два, а то и три раза, что итальянцы вереницами стекутся туда искать работу и, соответственно, кратно возрастет спрос на энергию.

В таверне, на площади перед церковью, в папиной лавке Эрих драл глотку, взывая к окружающим:

– Вот увидите, они вернутся. Уж будьте уверены, они придут снова.

Но крестьяне, пока он надрывался до хрипоты, продолжали пить, курить да мешать игральные карты. Они заканчивали разговор, просто вытягивая губы или размахивая руками в воздухе, будто гоняя мух.

– Если я чего-то не вижу, следовательно этого не существует, – ёрничал Эрих. – Дай им бокал вина, и они вовсе перестанут о чем-либо думать.

Глава пятая

Чтобы не брать нас на работу, власти нанимали полуграмотных сицилийцев или крестьян из венецианских деревень. Впрочем, обучение тирольских детей хоть чему-нибудь было последней заботой дуче.

Мы проводили дни, уныло гуляя втроем по переполненной площади, наблюдая за торговцами, кричащими в три лужёных горла, и женщинами, кучковавшимися вокруг лотков и тележек.

Однажды утром мы встретили священника. Он поманил нас в сторону узкой улочки, заросшей мхом, и сказал, что, если мы действительно хотим преподавать, нам нужно идти в катакомбы. Идти в катакомбы означало стать подпольными учителями. Это было незаконно и означало штрафы, избиения, касторовое масло[4]. Можно было оказаться в ссылке на каком-нибудь богом забытом острове. Барбара сразу же отказалась, а мы с Майей посмотрели друг на друга в нерешительности.

– Нет времени размышлять! – подстегивал священник.

Когда я рассказала об этом дома, мама начала кричать, что закончится все тем, что я окажусь на где-нибудь на Сицилии среди негров. Папа же, напротив, сказал, что я поступаю правильно. На самом деле, я вовсе не хотела на это подписываться, я никогда не была смелой. Я пошла, чтобы произвести впечатление на Эриха. Я слышала, как он рассказывал, что следит за подпольными собраниями, доставляет немецкие газеты, является членом кружка, который поддерживает присоединение к Германии. Преподавать в катакомбах мне показалось хорошим способом поразить его, а также проверить, действительно ли я хочу стать учительницей.