Я останавливаю время

Мы все поняли и, забравшись по приставной лесенке, поставили на штатив отличную для того времени кинокамеру «Дебри» и кофр с кассетами. Это была очень удобная точка для съемки, она охватывала и трибуну Мавзолея, где появится правительство, и Красную площадь, где пройдет демонстрация, и правую от Мавзолея трибуну, которая уже начала заполняться. Шли пестро одетые гости экзотических стран, строгие дипломаты, облаченные в парадные костюмы-формы аккредитованных в стране дипломатических миссий, ударники производства и полей, командиры Красной армии, представители науки и культуры. Наши кинооператоры еле успевали снимать прибывающих знаменитостей. Если бы мне тогда сказали, что через год я сам буду снимать первомайский парад, — я бы не поверил.

На той ли первой съемке у Мавзолея, или на других, когда снимал я сам — уже вспомнить невозможно, — видел я, как появлялись на гостевой трибуне Качалов, Мейерхольд, Станиславский, Иофан, Томский, Кончаловский, Нежданова, Щукин, Обухова, Толстой, Чуковский, Федин, Соболев; а в тот первый раз я видел, как трудно было снимать нашим кинохроникерам, не выходя за рамки дозволенного. Их строго охраняли прикрепленные к каждому «воротники». Я стоял рядом с оператором, растерянный и смущенный. Справа внизу колыхалась в волнении ожидания гостевая трибуна. Мне казалось, что все смотрят на меня, и я не знал, куда мне себя деть.

Вдруг ударили, переливаясь, куранты, и застрекотала наша камера. Как водопад, обрушилась овация. Легкой походкой, в черных сапогах, мягко ступая по гранитным ступеням, на трибуну Мавзолея стал подниматься Сталин. Немного отстав, за ним шли Молотов, Ворошилов и другие. Меня охватило непонятное волнение — такого я никогда не испытывал. Я смотрел не отрываясь на Него и больше ничего не видел. Охватившее меня волнение вызвало дрожь. Я забыл, что стою рядом с моим шефом, которому нужно помогать. Хорошо, что он неотрывно крутил ручку и смотрел в камеру — тоже на Него.

Передо мной на высокой трибуне Мавзолея, над коротким словом «Ленин» — стоял Сталин с поднятой для приветствия рукой и скупой улыбкой из-под черных усов. Я, как загипнотизированный, смотрел на «Него» и трясся в волнении. Из этого состояния меня вывел мой шеф. Кончилась пленка — нужна новая кассета.

— Давай скорей! Что с тобой? Ты весь дрожишь — тебе холодно?

Что я мог ответить?..

— Ничего, не волнуйся! Ты первый раз видишь Сталина? Это, как правило, бывает! Закаляйся! — напутствовал мой шеф.

Я не был уже «мальчишкой»: мой возраст — двадцать один год — для того времени был вполне зрелым, но я был далек от всего, что касалось моей будущей профессии. На этом событии я был только ассистентом оператора, а испытанный мною «мандраж» был непривычным и неодолимым. От зарядки до перезарядки камеры у меня было достаточно свободного времени, чтобы находиться под сильным гипнозом стоящего передо мной «Великого гения человечества». Живым я его никогда раньше не видел. Мое знакомство с ним через газеты и журналы меня никогда не волновало. Что же произошло теперь, когда я увидел его живым? Откуда такое неожиданное волнение?

Если бы меня тогда спросили: «Можешь отдать за него свою жизнь, если понадобится?» — я не задумываясь ответил бы: «Да!»

Я — КИНООПЕРАТОР

Ленинград, лето 1931 года

И куда они торопятся,
Эти странные часы?

Иосиф Уткин

Иосилевич оказался удивительным человеком, истым патриотом, вернее даже сказать — фанатиком своего дела. Советская кинохроника и мы, операторы старшего поколения, многим ему обязаны.

Меня определили ассистентом к оператору Алексею Лебедеву, с которым я сразу же отправился снимать закладку первого у нас в стране шарикоподшипникового завода, а затем на целый месяц уехал в Зосимову пустынь снимать военные маневры.

С первых же шагов работы на хронике я почувствовал себя на своем месте. Мне очень понравилось все время быть в движении, все время куда-то стремиться, идти, ехать, плыть, лететь.

Вскоре Лебедев, уходя в отпуск, передал меня Семену Шеру, и мы уехали на Шатуру снимать торфоразработки. Здесь впервые приобщился к кинокамере «Дебри», и оператор доверил мне снять несколько крупных планов «торфушек» — так звали девушек-комсомолок, приехавших из Москвы на помощь заготовителям торфа для Шатурской электростанции. Я почувствовал себя несказанно счастливым — шеф доверил мне самостоятельно снять несколько планов, которые войдут в картину! Я был так взволнован, что даже забыл поблагодарить его.

Мы вернулись из командировки, и мой шеф, уходя в отпуск, сказал Иосилевичу, что «этому парню можно доверить съемку самому». Тогда я и не представлял себе, что это значило для моей дальнейшей судьбы!