Я останавливаю время

Я кончил рассказ. Светлые пятна на полу подвинулись к нашему столу. Наступило тягостное молчание.

— Да… — проговорил официант.

— Что же это ему нужно было? И чего беспокоился? Сняли? Сняли. Склеили бы, и все вышло. Зачем было рисковать? — расстроено пожал плечами мой ассистент.

Я хотел ответить. Сказать о том, как удивительно ощущение полета, о том, как в двадцать лет хочется видеть, чувствовать, узнавать, о том, что о риске и случайностях не думаешь в такие моменты, о том, что мои друзья-операторы не жалели жизни ради одного удачного кадра. Но так много мыслей захлестнуло меня в ответ на одну рассудительную фразу, что я никак не мог их организовать во что-то лаконичное и веское.

«ПОСЛЕДНИЙ НОНЕШНИЙ ДЕНЕЧЕК»

Москва, 22 июня 1941 года

Мы предчувствовали полыханье
Этого трагического дна.

Ольга Берггольц

Много прошло времени с той трагический даты — двадцать второго июня сорок первого года — и каждый раз, вспоминая этот светлый, солнечный день, невольно содрогаешься, переполняясь непередаваемым чувством тревоги, болезненного беспокойства: что же теперь будет? Как и что нужно делать? Наверное, бежать в военкомат и записываться добровольцем… Стоп! Лучше с самого начала.

Как же все это происходило? Откуда я впервые узнал о страшном начале? Война пришла — не пришла, а свалилась на нашу голову — бомбами, без официальных объявлений, нот, деклараций, ультиматумов, посланий, дипломатических представлений…

Ночь с двадцать первого на двадцать второе была теплая, тихая, ароматная. Цвели липы. Я проснулся. С открытого настежь балкона несся невообразимый шум. Воробьи, которых я любил подкармливать, ожесточенно чирикая, набрасывались друг на друга, отнимая в драке кусочки хлеба. Желтые косые стрелы низкого солнца ярким пятном высветили на карте мира, висевшей во всю стену, ледяную Гренландию. Я закрыл глаза, пробуя уснуть. К воробьиным голосам присоединились воркующие на крыше голуби. С Ленинградского шоссе доносился гул проезжающих изредка поливальных машин. Вся Москва спит себе, а мне не спится. Черт бы побрал этих проклятых воробьев. Я снова открыл глаза. Солнце теперь перекинулось на часы — четыре часа с минутами высветило оно. Сделав над собой усилие, я задремал…

Сколько я спал? Наверное, недолго. Воробьи на балконе словно взбесились. Я вскочил с постели и шуганул их с балкона. Они улетели.

На меня пахнуло дождевой свежестью и медовым ароматом. По Ленинградскому шоссе шли уступом поливальные машины, и вода радужными искрами обдавала цветущие липы… Сон отлетел, наверное, вместе с воробьями. Минутная стрелка поравнялась с цифрой «двенадцать». Пять часов утра. Ложиться спать бессмысленно, хотя все в доме спали. Я не находил себе ни места, ни занятия, включил приемник СВД и стал крутить ручку настройки. Его короткие волны принесли из Европы джазовую мелодию из нашумевшего тогда фильма — «Конгресс танцует» со знаменитой кинозвездой Германии Царой Леандр. Передача музыки шла прямо из ресторана, к мелодии примешивались смех и голоса сидящих за столиками людей. Я, убавив громкость, чтобы не будить никого, бесцельно крутил ручку настройки. Менялись города, страны, мелодии… Такая мелодичная музыка баюкала, навевала сон, и я был готов уснуть, как вдруг меня насторожил тревожный голос, оборвавший мелодию с песней на полуслове, диктор говорил взволнованно, на английском языке… Нет, нет, я не ослышался! Он очень понятно, даже для меня, не очень знающего английский, сказал:

«Армады немецких люфтваффе сбросили бомбы на города Советской России — Мурманск, Севастополь, Одессу, Каунас, Минск, Киев, а наземные части пехоты и танков перешли государственную границу России».

Что это? Как это понимать? Я не мог себе представить такого, я не верил. Может быть, из сумасшедшего дома сбежал опасный больной и, пробравшись на радиостанцию, пугает мир новой войной?

Я снова начал перебирать станции и теперь уже услышал, кроме джазовых мелодий, повторение имен знакомых городов на французском, испанском, итальянском, греческом языках.

Может быть, я сплю и мне приснился такой кошмарный сон? Да нет! Я снова вышел на балкон, чудесное, сверкающее утро расцветало над умытой Москвой. Нет! Это невозможно! Я снова кинулся к приемнику. Теперь уже не было никакой музыки, и по всем станциям, кроме нашей, шла сплошная, на разные голоса и эмоции, взволнованная информация о начале войны против Советского Союза.

Что же это — война или хорошо организованная провокация? Я разбудил своих близких. Нас охватило ужасное чувство тревоги и неизвестности… Мы с нетерпением стали ждать, когда же заговорит наше радио? Мы еще на что-то надеялись, ждали чуда… Как мы досидели до утра, одному Богу известно…

Наше радио, как всегда, было предельно спокойным и сугубо мирным. И жизнь на нашей родине ничем не омрачилась.

— Может, ты неправильно понял? Ты же не очень хорошо знаешь языки? — спрашивала меня мама, надеясь на мою ошибку, хватаясь за нее, как утопающий за соломинку.