Я отпускаю тебя

Меня трясет, и я сжимаю коленями ладони, чтобы сдержать дрожь. После смерти Бена мое тело неделями пыталось убедить меня, что я стала матерью. Молоко жгло соски, а я вставала под душ и давила грудь, чтобы облегчить это распирание, и сладкий запах молока пробивался через горячие струи воды. Однажды я подняла голову и увидела, что Йен смотрит на меня из комнаты. Мой живот еще выступал после беременности, кожа растянулась и повисла. Набухшие груди были разрисованы голубыми жилками, молоко стекало по телу. Йен отвернулся, но я успела разглядеть отвращение на его лице.

Я пыталась поговорить с ним о Бене – всего однажды, когда боль от потери была такой нестерпимой, что я едва заставляла себя передвигаться. Мне нужно было с кем-то разделить это горе – с кем угодно, а никого больше не было рядом. Но Йен прервал меня на полуфразе.

«Ничего не было, – отрезал он. – Этот ребенок не появлялся и не существовал».

Может, Бен и не задышал, но он жил! Он жил во мне, он дышал моим кислородом и питался моей пищей, он был частью меня. Однако больше я о нем не говорила.

Я не смотрю на Патрика. Начав говорить, я не могу остановиться, слова торопятся из моего рта все сразу:

– Когда он родился, в палате была ужасная тишина. Кто-то назвал время, затем его положили мне на руки так осторожно, будто медики боялись сделать ему больно. Я лежала так целую вечность, глядя на его лицо, на его ресницы, губки. Я гладила его ладошку и представляла, что вот он сжимает мой палец, но наконец медсестра подошла и забрала его у меня. Я закричала, вцепилась в него, мне что-то вкололи, чтобы я успокоилась, но я не хотела засыпать, зная – когда проснусь, я снова буду одна.

Договорив, я смотрю на Патрика и вижу в его глазах слезы. Я хочу сказать, что все нормально, я в порядке, но начинаю плакать. Мы плачем, обнявшись, цепляясь друг за друга, у обочины дороги, пока солнце не начинает клониться к закату, и тогда мы едем домой.

Патрик оставляет машину перед магазином и идет со мной до коттеджа. Аренда уплачена до конца месяца, но я невольно замедляю шаги, вспомнив слова Йестина и отвращение, с которым он потребовал освободить жилье.

– Я ему позвонил, – говорит Патрик, угадав, о чем я думаю, – и все объяснил.

Он спокоен и нежен, будто я пациентка, выздоравливающая после долгой болезни. Держась за его руку, я чувствую себя в безопасности.

– Привезешь Бо? – спрашиваю я, когда мы доходим до коттеджа.

– Если хочешь.

Я киваю:

– Я хочу, чтобы все вернулось в нормальную колею.

Сказав это, я вдруг понимаю, что не очень знаю, как это – жить нормально.

Патрик задергивает шторы и заваривает мне чай, оставшись доволен тем, что мне тепло и хорошо, затем нежно целует меня в губы и уходит. Я рассматриваю застывшие мгновения моей жизни в Пенфачском заливе: фотографии, ракушки, миска Бо для воды на полу в кухне. Здесь я чувствую себя дома – больше, чем когда-либо в Бристоле.

Повинуясь порыву, я тянусь к лампе – на первом этаже это единственный источник света. Лампа заливает гостиную теплым оранжевым светом; я выключаю ее и оказываюсь во мраке. Я жду, но сердце по-прежнему бьется ровно, ладони остаются сухими, и по спине не пробегают мурашки страха. Я улыбаюсь: я уже не боюсь.

Глава 48

– Это точно тот адрес? – Вопрос был адресован Стампи, но глядел инспектор на всех присутствующих. Через два часа после выхода из королевского суда он вызвал группу поддержки, а Стампи поручил связаться с районным отделением полиции и выяснить место жительства Йена Петерсена.

– Точно, босс, – ответил Стампи. – В базе избирателей он числится на Элберком-террас в доме 72, плюс в местном отделении его пробили по базе агентства по лицензированию водителей и транспортных средств. Пару месяцев назад Петерсен получил три штрафных балла за превышение скорости, и его права вернули по этому адресу.

– Ясно, – сказал Рэй, – остается надеяться, что он дома. – Он повернулся к встрепенувшейся группе поддержки: – Арест Петерсена крайне, подчеркиваю, крайне важен не только в связи с делом Джордана, а прежде всего ради безопасности Дженны. Она много лет терпела от Петерсена побои, пока не ушла него от после того наезда на ребенка.

Полицейские в комнате закивали; выражение лиц было одинаковым – угрюмая решимость. Все понимали, что за фрукт этот Йен Петерсен.

– В общенациональной базе он тоже есть – официальные предупреждения за нанесение побоев и две судимости – за вождение в пьяном виде и за дебош, – продолжал Рэй. – Я не хочу пускать дело Петерсена на самотек, поэтому немедленно отправляйтесь по этому адресу, сразу наденьте на него наручники и выводите. Ясно?

– Ясно, – раздался нестройный хор голосов.

– Приступайте.

Элберком-террас оказалась ничем не примечательной улицей с узкими тротуарами и двумя рядами припаркованных автомобилей. Единственное, что отличало дом 72 от соседних, – опущенные шторы на окнах.

Рэй и Кейт остановились на соседней улице ждать подтверждения, что двое полицейских обошли дом Петерсена. Рэй выключил зажигание, и они сидели в молчании, нарушаемом лишь щелчками остывающего мотора.