Я отвернулась

Рубашку, которая сейчас на отце, ему подарила мама. Я это отчетливо помню. На его последний день рождения перед ее смертью.

— По-моему, он и в этой прекрасно выглядит, — слышу я свой голос будто со стороны.

Шейла сердито оборачивается:

— А тебе что за дело?

Затем она окидывает взглядом мой наряд. Я одета в розовый сарафан на бретельках, который сшила сама на уроках домоводства. На самом деле я этим даже горжусь — учительница сказала, что у меня «талант к шитью».

— Этот вырез чересчур откровенный, — заявляет мачеха. — А ты как думаешь, Найджел?

Отец делает мне гримасу: «Прости!» — в зеркало заднего вида. Мы оба знаем, что спорить бессмысленно.

— Идите и переоденьтесь, — приказывает она. — Оба.

Я сильно вытянулась с прошлого лета. Единственное другое платье, которое у меня есть, — глухое темно-синее с белым воротничком, но оно совсем девчачье. Мачеха обещала отцу свозить меня в магазин за новой летней одеждой, однако так и не сделала этого.

Но разве у меня есть выбор? Я выхожу, снова топаю наверх и надеваю это жалкое платье, чтобы сохранить мир.

Отец спускается в бордовой рубашке. Это самый нелюбимый цвет мамы.

В конце концов, задержавшись почти на полчаса, мы выезжаем.

Глава 28 Джо

Когда я возвращаюсь к трейлерному парку, то так погружена в свои мысли, что не сразу осознаю — здесь что-то не так. Здоровенная машина стоит у ворот. Одна из громадин, что занимают всю дорогу целиком. Я слышу крики. Затем вижу, что ко мне бежит Тим. На секунду он кажется совсем мальчишкой. Беззащитным. Потом он вскидывает взгляд, и я вижу в его глазах жесткую решимость. Он хватает меня за руку.

— Пошли! Надо убираться отсюда. Чертов владелец приперся проверить свою собственность. Он собрался звонить в полицию. Быстрей!

Мы с Лакки мчимся за ним по узкой грунтовой тропе.

— Куда мы бежим? — задыхаюсь я.

— Я не знаю.

Мы продолжаем бежать, теперь уже трусцой, и я слегка перевожу дыхание. Тропа ведет под уклон. Внизу лежит море. Иногда встречаются неровные ступеньки — кто-то положил доски, чтобы легче было ходить. После дождя грязно. Я поскальзываюсь, но Тим подхватывает меня. Затем оступается он. Я ловлю его.

— И что теперь? — интересуюсь я. Мы на пляже. Лакки носится вокруг, то и дело зарываясь носом в песок и пытаясь раскапывать камни.

Я оглядываюсь на тропинку, по которой мы прибежали. Кажется, за нами не гонятся.

— Брось это, Лакки! — резко говорит Тим. — Нет времени играть.

Мы кочуем вдоль побережья три дня, спим под кустами и ищем пропитание. Мои ноги болят, ступни покрылись волдырями, а ногти на ногах отросли так сильно, что упираются в мыски кроссовок. Мы видели указатель на Пензанс, но мне не хочется туда возвращаться. Затем мы видим еще один указатель — «Мышиная нора».

Мне нравится это название. Мышиная нора — это место, где можно спрятаться. Мы оба бредем в молчании. Даже Лакки уже не забегает вперед, а плетется рядом с нами. Подошвы горят от ходьбы по прибрежным камням. Обувь — это та штука, которую труднее всего заменить бездомному. Кто знает, когда я смогу найти другую пару.

Подумать только — я считала, что у нас все наладилось. Что мы даже сможем там перезимовать. Но людям вроде меня никогда по-настоящему не устроиться в жизни. Давно пора это усвоить.

— Почти пришли. — Тим карабкается на огромный камень, покрытый водорослями и ракушками. Он протягивает мне руку, помогая забраться за ним. — Похоже на бухту.

Все, что я вижу, — несколько старых лодок, стоящих в прибрежной грязи. «Надежда-2» — написано белыми буквами на борту одной. Я не могу не задуматься — что же случилось с «Надеждой-1». Рядом сидит рыбак и чинит сеть. Он смотрит на нас, а потом снова принимается за работу.