Я отворил пред тобою дверь

Окончательно он пришел в себя лишь через неделю и тогда же с ужасающей по своей жестокости и беспощадности ясностью понял - ключ к тайне, который он держал в собственных руках, приняв из дрожащих старческих рук князя Бориса, утрачен им безвозвратно Скорее по инерции и чтобы окончательно убедиться в правоте своих ощущений ( кроме того, он полагал, что это - есть справедливое наказание ему за предательство старого князя), он предпринял несколько попыток разыскать рукопись Глеба Мещерского Несколько недель кряду он методично объезжал все небольшие, но тем или иным приметные московские храмы и наводил справки о старом священнике, некогда служившим здесь, а ныне ушедшем на покой Ему назвали несколько пожилых священнослужителей, он так же методично посетил каждого из них, для того только, чтобы убедиться - никто из батюшек с князем Борисом Мещерским знаком не было и никаких рукописей, стало быть, от него не получал.

Оставалась последняя надежда - разыскать французского журналиста, доставившего рукопись и сделавшего с нее копию впрочем, надежда, впрочем, весьма эфемерная, поскольку он не знал даже имени этого человека - князь называл его не иначе, как просто француз, "милый француз", "настойчивый француз" и так далее, меняя лишь эпитеты..

Однако здесь провидение вдруг явило ему милость, как по крайней мере показалось сначала, потом же стало ясно, что это был просто способ сделать наказание более изощренным и ощутимым - ему подарили слабую надежду, с тем, чтобы потом вместе с нею отнять и последние жалкие остатки душевного равновесия.

Кто-то из приятелей его оказался знаком с пресс-атташе посольства Франции в Москве Их познакомили и тот обещал попробовать помочь в поисках, ориентируясь на примерно время пребывания журналиста в Москве с учетом его отъезда в Израиль и возвращения обратно Сделать это оказалось не так уж трудно, в консульском отделе посольства почти сразу вычислили соотечественника, совершавшего столь необычное турне и назвали его имя Паскаль Жибон, независимый журналист, постоянно проживающий в Париже, сотрудничающий от случая к случаю различными изданиями и очень много путешествующий по миру Пресс - атташе оказался настолько симпатичным парнем, что обещал выяснить нынешнее место пребывание мсье Жибона и содействовать его контактам с господином Павловым. Слово свое он сдержал и позвонил Евгению Витальевичу уже через несколько дней. Голос дипломата выражал не протокольное, а совершенно искренне сожаление - Паскаль Жибон, тридцатисемилетний независимый журналист около месяца назад погиб в автомобильной катастрофе, возвращаясь из Ниццы в Париж Конечно, у него остались наследники и возможно имеет смысл связаться с ними на предмет обнаружения тех бумаг, которые интересуют господина Павлова, но это будет довольно сложный и длительный процесс, поскольку мсье.. Жибон не был женат, поэтому прямые наследники отсутствуют, а разыскивать всех прочих... Одним словом, господин Павлов наверное сам понимает...

... Господин Павлов все понимал, более того он был уверен, что наследники несчастного Жибона, никаких загадочных копий и вообще документов, связанных с последним в его жизни журналистскими или семейным расследованием в бумагах покойного на обнаружили Это Павлов знал абсолютно точно.

С той поры прошло восемь лет Доцент Павлов продолжал работать в Московском университете и по-прежнему считался крупным специалистом по истории святой инквизиции, довольно странным, правда, для многих было то, что он так и не удосужился защитить докторскую диссертацию и стать профессором, что было бы абсолютно справедливо Он как-то постепенно отошел от активной деятельности - перестал публиковаться в популярных изданиях, давать интервью, участвовать в дискуссиях, вообще - замкнулся, и, как отмечали - "сильно сдал" в последние годы. Но в, конце концов, зрелость, а за ней и старость настигают разных людей на разных этапах их жизни и возможно то, что происходило с ним, укладывалось в емкое и беспощадное понятие - возраст Так, по крайней мере думали многие из тех, кому он был небезразличен или просто, что называется, "попадал на язык".

Сам же Павлов знал другое - начиная с тех трагических событий, известных и памятных ныне ему одному, сам он и все, что его окружало начало исподволь, медленно, но совершенно неотвратимо обращаться в тлен, прах, дряхлея и рассыпаясь ощутимого для него одного, словно погружаясь в вязкую, липкую, холодную трясину смертельного забвения. Он знал, что один виновен в том, что произошло со старым князем, французским журналистом, утерянной рукописью, и даже неупокоенной душой Глеба Мещерского и других несчастных, о которых праведный старец пытался докричаться из своего небытия, и считал наказание определенное ему кем-то или чем-то свыше вполне справедливым Он понимал, что приговор вынесенный ему медленно, но неукоснительно( быт может так и определено судией) приводится в исполнение И не пытался противиться этому Он жил, просто ожидая того, когда холодная толщь трясины окончательно сомкнется над его головой..