Я пел прошлой ночью для монстра

Не знаю, почему я не присоединился к их разговору. Просто люблю слушать. Думаю, в душе я хотел запомнить голос Рафаэля, чтобы носить его в себе, когда он уйдет.

— Могу я задать тебе вопрос, Эмит?

— Да.

— Ты много сменил таких мест, как это?

— Это что, заметно?

— Заметно.

— Три или четыре.

— Так три или четыре?

— Четыре. Мне все это не помогает.

— Тогда почему ты здесь?

— У меня…

— Неприятности с законом, — закончил за него Рафаэль.

— Угу.

— Что употребляешь?

— Кокаин, героин, пойло. Выбирай.

— Когда начал?

— О, не знаю даже. В четырнадцать, наверное. Один парень обозвал меня негром, несколько дней спустя кто-то разрисовал наш гараж этим милым словечком.

— И ты решил напиться.

— Мне было больно.

— Не сомневаюсь.

— Но ты не можешь представить, как.

— Не могу. — Рафаэль сделал глубокий вдох — он словно затянулся, куря сигарету. — Значит, ты напился.

— А что, я должен был вместо этого его напоить?

— Тебе приходит на ум лишь этот вариант?

Эмит рассмеялся, знаете, таким нахальным смехом, говорящим: «пошел ты».

— Любишь другим мозги вправлять?

— Да нет. Просто иногда люблю задавать много вопросов.

— Удивительно, что тебе не надирали задницу.

— А с чего ты взял, что этого не делали? — Рафаэль засмеялся сам над собой. Снова. — С какими людьми ты общался, что они могли побить за то, что им задают вопросы?

— С нормальными людьми.

— Ты общался с нормальными?

— Нет, наверное все-таки нет.

— Иногда, когда люди задают вопросы, это означает, что ты им небезразличен.

— Ты один из таких людей?

— Да. Я один из таких.

Эмит ничего на это не ответил.

— Знаешь, Эмит, ты можешь сделать так, что это место поможет тебе. Как давно ты ничего не употреблял?

— Восемнадцать дней.

— Восемнадцать дней — это много. Восемнадцать дней — это замечательно. Говорят, если продержишься один день, то сможешь продержаться всю жизнь.

— И кто это говорит?

— Я говорю.

— Спорю, что ты пил вино.

— Ты прав.

— Спорю, что ты пил хорошее вино.

— Очень хорошее вино.

— Спорю, что ты пил один.

— Только так и больше никак. Так меня никто не отвлекал. — Рафаэль рассмеялся смехом, означавшим грусть. — Я не пил целый день.

— И теперь не будешь пить всю жизнь, да?

— Я знаю, что ты зол на весь мир. И знаю, что ты имеешь на это право.

— Я живу в гребаном мире расистов.

— Это так.

— Ты тоже живешь в этом мире, приятель. И что ты, блять, делаешь при этом?

— Говорю с тобой.

Это вызвало у Эмита смех. Приятный смех. Хороший смех. Мне он показался именно таким, не знаю почему. Сам того не сознавая, я засмеялся вместе с ним.

— Ты там тоже проснулся, приятель?

— Да, — ответил я.

— Ты тихоня.

— Что-то типа того.

— Тебе нравится здесь, Зак?

Я дал вопросу Эмита несколько секунд повисеть в воздухе.

— Здесь хорошо.

— И что здесь нахуй хорошего?

— Кормят хорошо.

Рафаэль с Эмитом засмеялись. От души. И я вместе с ними.

Не знаю, как долго мы смеялись, но, кажется, довольно долго. А затем снова наступили тишина и безмолвие. От лампы Рафаэля шел теплый свет, и в нем вся комната казалась нарисованной. Она казалась странной картиной, рассказывающей свою историю — и чтобы понять, о чем эта история, к этой картине нужно было внимательно приглядеться.

2

Люблю выходные. Тут у нас как в школе — утром занятие с группой, потом еще два занятия, обед, и парочка занятий дневных.

Мы полны злости, поэтому у нас есть занятия по избавлению от злости.

Мы зависимы, поэтому у нас есть занятия по избавлению от зависимости.

Мы созависимы, поэтому у нас есть занятия по избавлению от созависимости.

Дважды в неделю у нас арт-терапия. Есть и другие занятия. Например такие, на которых мы должны разыгрывать сценки и роли — ненавижу их. Ненавижу. Трижды в неделю по вечерам у нас общие встречи. «Привет всем, я Зак, я алкоголик». Выходные — это куча времени на то, чтобы сделать домашнее задание, покурить и почитать. Люблю выходные.

Когда я проснулся утром в субботу, Рафаэля с Эмитом уже не было. Я сделал глубокий вдох, затем еще один и еще. Это напомнило мне о том, что днем у меня дыхательная гимнастика с Сюзан. Я чувствовал себя разбитым. Хотелось заползти обратно в постель и уснуть. Я бросил взгляд на часы — 8.20 утра. По выходным нам разрешается спать до полдевятого, потом мы должны вставать. Если я снова залезу в постель, один из здешних сотрудников придет, постучит в дверь, улыбнется и вежливо скажет: «Пора вставать». Не выношу этого.

Я не мог решить, что сначала сделать — покурить или принять душ. Остановился на душе. Вытираясь, я посмотрел на себя в зеркало. На шрам под правым соском. Коснулся его пальцами, и нахлынули воспоминания. Мой брат вжимает меня спиной в пол, в его руке кусок стекла. Я могу порезать тебя. Я могу порезать тебя. Острый край стекла проходится по моей правой груди. Мне шесть лет. Я кричу. В комнату вбегает отец.

Он не повез меня в больницу. Промыл рану и заклеил ее клейкими полосками, которые заменяют швы. Дал мне одну из маминых таблеток, и я уснул.

3