'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

Представители двух стран - Германии и России - различных эпох, литературных и философских направлений объединяет "локализация" в общей "математической точке", как сказал бы Андрей Белый. Впрочем, связь здесь не только формальная - город, находящийся на перекрестке путей из Западной Европы в Россию и из России на Запад, сыграл для этих авторов большую роль. И Гореншейн также находился в поле напряжения культурологического пространства, где одним полюсом была Россия, а другим - Германия. Для Горенштейна, однако, в отличие от Набокова, покинутая Россия не была потерянным раем (и, тем более, страной счастливого детства; в его творчестве, скорее, присутствует тема недетства - раннего сиротства)*, и, в отличие от Достоевского, у Горенштейна Москве не уготована судьба Нового Иерусалима. Утраченному Эдему, по Горенштейну, нет на земле места, и поэтому поиск "места" в его книгах превращается в поиск временного пристанища как наименьшего из зол.

______________ * Характерно, что в берлинском университете им. Гумбольдта читался курс лекций "Русские писатели-эмигранты от Набокова до Горенштейна".

***

Тем не менее, я отважилась в книге "Музы города" назвать очерк о Горенштейне "Постоянное место жительства", чтобы, как мне теперь кажется, сказать: "да будет так, да будет дом, наконец!". Горенштейн против этого постоянства места в моей книге не возражал.*

______________ * В одном из писем он сообщал: "Сейчас Мина Полянская опубликовала книгу "Музы города" о Берлине и проживающих там писателях. Посмотрите у Владимира Шубина - может, она Вас заинтересует". Письмо Ларисе Щиголь датировано 2 марта 2000 года.

Любопытна была реакция Сергея Юрского на такое мое название (19 ноября 2000 года)*:

______________ * Я тогда Юрского задарила нашими журналами, книгами в память о моей первой любви к Чацкому в его исполнении в ленинградском БДТ в пору моей студенческой юности.

Юрский: Вот ведь, вот ведь, Фридрих, теперь у вас, наконец, есть свой дом.

Гореншейн: Да какой там дом! Разве это дом?

Юрский: Ну, как же, как же, Фридрих, вот очерк (взгляд в мою сторону) он называется "Постоянное место жительства", и я уже успел его просмотреть. Я знаю теперь, что вы полюбили Берлин, и у вас есть дом.

Горенштейн: Ну, да, ну да.

Горенштейн находился в сентиментально-благостном настроении. Только что на сцене* Юрский (он читал стихи Бродского) приветствовал Фридриха, сидевшего в конце огромного, переполненного зала "русских берлинцев", и благодарил его за то, что он пришел на его выступление. И было это трогательно и красиво: один маэстро со сцены приветствовал другого сидящего в зале.

______________ * Это было в большом зале Еврейской общины Берлина.

И Горенштейн не желал сейчас вдаваться в глубины своей мощной концепции сиротской бездомности, которая на самом деле была одной из главных составляющих его творческого импульса, где нет места спорам, поскольку в мире сиротства нет ни учеников, ни учителей, и не изменить здесь ничего, как не изменить звездной орбиты.

***

Признаюсь, я, накануне, подобно восторженной курсистке, написала письмо Юрскому, и вручила его еще во время первого антракта. Он сказал нам с Фридрихом, что успел прочитать его в антракте и повторял озадаченно: "Над же, надо же - "Горе от ума!" Как давно это было! Надо же - "Горе от ума!" Фридрих! Мы с вами еще встретимся, я уверен в этом. А ваш телефон я записываю на этом письме (высоко поднимает письмо. К слову сказать, встреча оказалась последней - Горенштейну оставалось тогда жить год и три с половиной месяца). Решаюсь все же мое письмо, адресованное Юрскому, здесь процитировать:

"Многоуважаемый Сергей Юрьевич!

Впервые я увидела Вас на сцене БДТ в роли Чацкого, кажется, в году 64-м. Я тогда была студенткой филологического факультета института им. Герцена и являлась типом провинциальной барышни, о которых писал Пушкин в "Романе в письмах": "Теперь я понимаю, за что Вяземский и Пушкин так любят уездных барышень. Они их истинная публика".

Мое поколение, насколько я помню, знало демонстративного, громкого Чацкого в исполнении Царева. Ваш Чацкий, как Вы догадываетесь, меня оглушил и ошеломил. Проливая свои первые слезы в театре после Ваших тихих слов "карету мне, карету!", я обернулась к незнакомой соседке (я помню ее, она была худенькая, высокая, светлая, одухотворенная) и сказала: "Никогда не думала, что буду плакать из-за Чацкого". И она, вся в слезах, ответила мне с тем же пафосом: "Я тоже!"

Именно тогда впервые и появился вкус к театру.

Ныне я в Берлине (с сыном и мужем). Выпускаю журнал "Зеркало Загадок", еще написала книжку о литературном Берлине, которую Вам дарю от всего сердца. Наша семья дружит с Фридрихом Горенштейном - Вы это почувствуете по публикациям в журнале.

Желаю Вам прежде всего здоровья и, разумеется, творческих успехов.

18.11.2000

М. Полянская.

P. S.

Книжка посвящена Н. Я. Берковскому, которого Вы, конечно, знаете. Он, кроме всего прочего, был страстным театралом и является автором известной книги "Литература и театр"