«Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

Когда-то я осуждала Никиту Сергеевича за то, что его воспоминания были опубликованы за границей. Как так можно? Первый секретарь, пусть и бывший, и публикует свои мемуары у идеологического врага! Ясно же, как там будут извращать каждую фразу, толковать ее в ущерб престижу нашего государства. А как иначе? Это же враги. Война не закончилась в 45-м, она просто приняла другую форму. Я расценивала поступок Никиты Сергеевича как предательство. У меня не было сомнений в том, что его воспоминания очутились за границей с его ведома. А как иначе? Воспоминания – это документ. Будь они на бумаге или на магнитофонной пленке, все равно документ. А правильному обращению с документами любой руководитель учится в самом начале своей карьеры. Не могу допустить, что Никита Сергеевич мог хранить свои воспоминания так, чтобы они без его ведома попали в чужие руки. Для этого я слишком хорошо его знала. Помню, какой шум поднялся осенью 70-го, когда Добрынин[286] сообщил в Москву о том, что в американском издательстве будут опубликованы воспоминания Никиты Сергеевича. Больше всех возмущался Кириленко. Никита Сергеевич стоял на том, что вся история с его воспоминаниями есть не что иное, как фальсификация и провокация. Сама я не читала этих воспоминаний, хотя как министр имела доступ к переводу американского издания, сделанному для советского руководства. Мне не интересно читать о том, чему я сама была свидетельницей. Да и просто по-человечески не хотелось читать, потому что знала, что стану нервничать. Но те, кто читал, в один голос утверждали, что это не фальсификация. Слишком уж много было там совпадений. Так не сфальсифицируешь.

Раньше я возмущалась, а теперь перестала. Когда перечитала свои сумбурные записки и поняла, что они останутся после меня как частица меня. Меня не будет, а мой дневник (я не рискну назвать его выспренно «мемуарами») останется. И мне бы хотелось, чтобы его прочло как можно больше людей. Пусть я в чем-то пристрастна, а в чем-то необъективна, но это мои мысли и чувства. Это моя жизнь. При жизни я и допустить не могу того, чтобы показать кому-то написанное, но после того как меня не станет, запреты снимаются. Пусть люди имеют возможность прочесть то, что я написала сама о себе. Я вдруг осознала, что именно побуждает людей писать воспоминания – стремление оставить что-то после себя. Оставить след. Это не страх забвения, нет. Это другое. Стремление рассказать правду о себе. Чистую искреннюю правду. В прежние времена говорили: «как на исповеди». Дневник – моя исповедь. Пусть и сумбурная, но искренняя. Я бы хотела, чтобы после моей смерти мой дневник был опубликован. Теперь уже жалею о том, что начала вести его на закате жизни.

Опубликован? Где? У нас его не опубликуют. Теперь я хорошо понимаю Никиту Сергеевича. Как бы я к нему ни относилась, я его понимаю. Он знал, что его воспоминания никогда не будут опубликованы в Советском Союзе, и потому отправил их в Америку. Нельзя осуждать его за это, как нельзя осуждать меня за то, что я намерена сделать с моим дневником.

В Америку я его отправлять не собираюсь. В отличие от Никиты Сергеевича у меня есть возможность отправить их в Китай к моей давней подруге Цзян Цин. Несмотря на разногласия между нашими странами, мы с ней сохранили нашу дружбу, которая началась в то время, когда я была вторым секретарем Московского горкома. У нас много общего, и мы хорошо понимаем друг друга. Весной 69-го[287] моя китайская подруга написала мне: «Какой ужас творится. Я уверена, что если бы все зависело от нас с тобой, мы бы смогли договориться по-хорошему».

Я уверена, что Цзян Цин мне не откажет. Написанное мною будет опубликовано. Мой труд не пропадет напрасно. Мой голос будет звучать и после моей смерти. Не исключаю, что когда-нибудь мои записки будут опубликованы и у нас. Мне бы этого очень хотелось.

Приняв решение, я перечитала написанное, стараясь представить, как мои слова будут восприниматься посторонними людьми. Вырвала и уничтожила несколько страниц, которые показались мне пристрастными. Не хочу, чтобы кто-то думал, будто я пишу для того, чтобы сводить счеты. Никаких счетов ни с кем я сводить не собираюсь, да еще и таким образом. Это не в моем характере. Мне просто хотелось выговориться. Было бы с кем поговорить по душам, так, может, и ничего писать бы не стала. А раз уж написала, то надо сохранить. Я не привыкла работать впустую и бросать начатое на полпути. Не тот у меня характер.

Приложение 1. Основные даты жизни Екатерины Алексеевны Фурцевой

1910, 7 декабря (24 ноября по ст. стилю) – родилась в городе Вышний Волочек Тверской губернии в семье рабочего Алексея Гавриловича Фурцева (погиб на фронте в 1914 году) и его жены Матрены Николаевны.

1925–1928 – училась в фабрично-заводском училище в Вышнем Волочке, с 1925 года член ВЛКСМ.

1928–1929 – работала ткачихой на вышневолоцкой фабрике «Большевичка».