Я побывал на Родине

В первых числах августа в Москву прибыли французские летчики, воевавшие в свое время против немцев на советской территории. Теперь их пригласило советское правительство, по случаю дня авиации.

Было их человек пятнадцать — все награжденные за боевые заслуги советскими орденами и пожизненной пенсией.

У каждого скопилась в московском банке солидная сумма.

Консул велел мне сопровождать французских гостей и служить их переводчиком. В разговоре со мной эти храбрые люди выражали удивление тем, что советские граждане позволяют власти себя угнетать. Я-то понимал, что не так просто народу освободиться…

Сопровождая французских летчиков, побывал я однажды на кладбище, где были похоронены воины этой французской части («Норманди-Ньеменс»). Кресты на могилах павших в бою французов были выкрашены в белую краску, самые могилы находились в порядке, и над ними стоял памятник, тоже белый. Могилы умерших советских граждан были по большей части без крестов, или с почерневшими, покосившимися крестами, осыпавшиеся и заброшенные. Больно мне было это видеть…

Кроме приезжих французов, официальных советских представителей и посольских служащих, вокруг французских могил собралось довольно много советской публики. Католический священник служил панихиду. Я заметил, что несколько пожилых людей из публики быстро перекрестились и, смахнув слезу, стушевались, отошли в сторонку.

Испанцы

Вблизи Москвы были большие поселки, где жили испанцы. Это были люди, которых подростками вывезли в Советский Союз после гражданской войны в Испании. Родители их в большинстве случаев эвакуировались тогда во Францию, или в другие европейские страны.

После войны многие из молодых испанцев принялись разыскивать своих родителей через французское посольство. Некоторые — нашли. К нашему удивлению, они очень быстро получали выездные визы и сразу же уезжали. Достаточно было представить официальный документ о местонахождении родных. Почему советские власти так легко выпускали испанских граждан, никто не мог объяснить, точно так-же, как невозможно было понять, по какой причине чинились в подобных случаях препятствия гражданам других стран.

Наши французы, ожидавшие виз многие месяцы, страшно возмущались этими советскими порядками, но ничего поделать не могли.

Однажды ко мне в гараж вошел какой-то молодой человек и на ломаном русском языке спросил, кто я такой. Я ответил, что я француз. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что мы одни, молодой человек объяснил, в чем дело. Он стремился уехать из СССР, но до сих пор не мог разыскать никого из своих родственников за границей.

Мешая русские слова с испанскими и исковерканными французскими, он слезно умолял меня помочь ему. Он просил, чтобы я нашел во Франции кого-нибудь, кто мог бы прислать ему удостоверение в том, что находится в родстве с ним.

Молодой человек горячился, предлагал мне деньги, отчаянно ругал коммунистов и говорил, что никогда не был так несчастен, как здесь «в этой проклятой стране»! Я постарался успокоить его, и он, растроганно пожав мне руку, ушел, сказав, что придет через несколько дней. Но больше он не возвращался.

Секретарь консула, которому я рассказал об этом случае, объяснил мне, что советские власти не препятствовали выезду только тех испанцев, родственники которых находятся во Франции, или в какой-нибудь другой стране, но только не в самой Испании. Дело в том, что правительство Франко амнистировало бывших участников гражданской войны, сражавшихся на коммунистической стороне, и вот этих-то амнистированных советское правительство считало врагами и не пускало к ним молодых испанцев, живших в СССР. Вероятно, и тот парень, который приходил ко мне, был из такой категории.

Я побывал в Кремле

Французский посол получил приглашение в Кремль. Пятнадцатого октября открывалась сессия Верховного Совета. Мне страшно хотелось побывать в Кремле, и я попросился везти туда посла.

На право въезда в Кремль нужно было, несмотря на наличие приглашения, подавать еще специальное ходатайство, с указанием различных сведений не только о людях, которые поедут, но даже и об автомобиле, который их повезет.

Через несколько дней прибыли пропуска. Я, разумеется, не мечтал побывать внутри правительственных зданий, но уже сама возможность очутиться по ту сторону кремлевской стены меня волновала. Припоминалось то, что я читал и слышал о Царь-пушке, Царь-колоколе и о кремлевских храмах.

С утра пятнадцатого октября я был сам не свой. Поруганная коммунистами российская святыня вызывала во мне смешанное чувство. Я благоговел перед древним Кремлем и вместе с тем возмущался засевшей там недоброй силой, которая порабощала всю страну. Но эта сила чувствовала себя как в осажденной крепости и оттого смертельно боялась допускать к себе народ… Да что народ — одиночный гражданин не имел туда доступа!