«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Первая жизнь, вторая, может быть третья, дальше и дальше. Наконец — довольно. Теперь — навсегда.

Проблески из темноты, один за другим. Пока проблески — нереально. Коробка, оклеенная черной бумагой. Но если последняя коробка навеки? Последнее слово — внутренняя сторона, а не внешняя? Если в конце концов — самом конце — все-таки последнее слово за жизнью? Все равно какими путями — воскресеньями или без воскресений, как-то совершенно иначе — все равно, несущественно. Важно только одно: кто смеется последним — жизнь или смерть. И, если жизнь, — тогда изменяется все освещение жизни. Тогда — и только тогда — все, действительно, становится твердым, устойчивым: все эти стены, полы и подушки. Можно ступить, опереться, не боясь, что расплывутся под рукою, как призрак. Тогда жизнь реальна — подлинное всплывание из потемок в сознание; жизнь реальна, все реально, весь поезд коробок. Одна в другую, одна в другую — и последняя, все обнимающая. Навсегда… Можно ли навсегда? Земля состарится, солнце потухнет. Пускай! Придумаем охладители, нагреватели, что потребуется. Или — все на другую планету, на другое созвездие. На Венеру, на Сириус! Построили ракеты, сели, ж-ж-ж! — и пошел!

Жить нравится — значит, надо устроиться так, чтобы жить. Не дают бессмертия — значит, самим надо взять.

Физическое бессмертие? Вечная жизнь? Совершенно конкретно — в этой самой вселенной, в этом пространстве, этом времени, с вот этими подушками и гамаками?

А не станет ли скучно? «Дурная бесконечность», существование вечного жида. 6 Изо дня в день, изо дня в день, без конца, без завершения. — Что же, станет скучно — никто не волит. Уйти можно всегда. Опять смерть — хотя бы уже окончательная — но другая, свободная, когда самому захочется, а не когда захочется кому-то другому.

— Что это, Реа?

— Подарок. Кушай.

— Бисквиты? Откуда достали?

— Один химик. Для меня. Заказала.

— Химику заказали бисквиты? Вот забавно! Спасибо. После ваших питательных сывороток… Действительно, очень вкусно. Уже зубам щекотно — как у щенка; хоть рукав грызи. А вы не хотите? Только для меня? Специально? Это очень любезно. Спасибо. Вы очень славная девушка, Реа.

У вас, скажите, Реа, целуются еще? Вот так, губами, целуются? Не понимаете? Я покажу…

— Ха-ха. Нельзя. Да, цю-лю-ются. Только вы… я… нельзя.

— Отчего же нельзя? Попробуем, как получится. А вдруг совсем и не плохо. Не хотите? Ну, может-быть, после, когда-нибудь… Вы знаете, я уже завтра — в колледж. Но я буду приходить. В гости. К вам. Хорошо?

— Ай-я. Да. Хорошо.

***

Коридор очень узкий, очень высокий. Аида шагает в развалку; плоскостопные ноги с черной, обтянутой щиколоткой. Покачивается затылок — бритый; резко выступают сухожилия шеи.

Дверь. Поперечный коридор; влево — четыре ступеньки вверх и дыра. Прямоугольная щель. Окно?

— Аида! Окно? Можно взглянуть?

— Не окно. Дверь. Осторожно, не упасть. Там — улиц.

Улица?!

Перед дверью площадка, без перил, не более метра. За нею — провал. Улица? Колодец между домами? Улица, но идущая вертикально кверху и вниз. Со всех сторон — серыми безоконными гранями — отвесы домов. Гладкая отполированность стен.

Ширина улицы метров сто, глубина — глаз не хватает. Бесконечная цепь фонарей; изредка темные мосты-желобы, пересекающие колодец. Еще другие мосты — ажурные, легкие; переплетающиеся спицы опор, серебристо-зеленый светлый металл. Ни одного окна в стенах, только там и здесь, черные, как бойницы, двери перед крошечной бесперильной площадкой.

— Зачем эти площадки?

— Зачем? Вон там, поглядывайте.

Совсем близко, из темной ниши, на выступе-балконе — человек. Оживленно говорит что-то в трубку, криво спускающуюся мимо уха ко рту. Как он может стоять на узком карнизе, на такой высоте?

— Поглядывайте, сейчас. На поясе — распределительный досточек. Видали? Рычаг и кнопки. Сейчас полетит.

Разговор кончен, трубка — вверх, на висок. Правая рука — к поясу. Рычажки, рукоять. Пара шнуров под руку, за спину, к какому-то глянцевитому ящику. Как ранец, на ремнях, за плечами.

Поправил ремни, пояс, повернул рычажок. З-з-з… — резкий, свистящий, до звона высокий звук. Наклонился, — з-з-з — плавно с площадки вниз; скользнул, понесся, снижаясь. Повернул, обогнул выступ стены, поднялся кверху, исчез за переплетом моста…

— Летательный аппарат. Разве в ваш время не был? Очень просто: две вертикальный труба для подъема, одна — горизонтальный. Там — в коробка. Очень сильный воздушный струя. И — глушитель. Очень сильный воздушный струя, непременно надо глушитель; иначе так громко, невозможно выдерживать.

Присмотреться — по всей глубине улицы черные фигуры, как мухи. Гудят, от одного этажа к другому, от бойницы к бойнице. Один проносится кверху, исчез в соседнюю дверь. Немного комично — беспомощно повисли черные ноги в чулках, треплются полы халата…

А что наверху? — Те же стены, мосты. Еще и еще. И дальше… Что это? Стены — и вдруг конец. Высоко, высоко, едва видно — обрез крыш. И между крыш — бледный, зеленоватый сквозь блеск фонарей, далекий квадрат свободного неба. Локон кудрявенькой тучки и дневная, далекая синева…