Я подарю тебе землю

Я еще слишком молода и неопытна, но женское чутье помогло мне понять, какую серьезную ошибку я могла совершить. Хуже всего то, что моя неопытность заставила страдать и вас, вы приняли обычную симпатию за нечто большее.

Марти, мое сердце видит в вас лишь друга, не более. Мой отчим, предложивший вам свое гостеприимство, человек чрезвычайно осторожный в выборе друзей. Тем не менее, он весьма к вам расположен и однажды, не зная, что мы уже знакомы, сказал, что разрешил вам ухаживать за мной, поскольку не сомневается, что со временем вы достигнете высокого положения в Барселоне. Но дело в том, что я теперь уже точно знаю, что вы — не тот человек, который сделает меня счастливым, а я не подхожу вам. По этой причине я разрываю нашу помолвку. Простите меня за боль, которую я вам причинила, сама того не желая, простите мою неопытность.

Будьте счастливы и не пытайтесь больше меня увидеть. Знайте, что мое решение окончательно.

С уважением, ваш друг

Лайя

Когда она закончила, советник, не дожидаясь, пока она посыпет чернила песком, схватил письмо и, внимательно прочитав, удовлетворенно хмыкнул:

— Ну вот, Лайя, оказывается, ты вполне можешь быть послушной и благоразумной девочкой. Теперь я вне подозрений. Дай мне свою печать.

Лайя вынула из ящика стола маленькую печатку и протянула ему.

Советник разогрел над пламенем свечи немного красного воска и уронил большую каплю на сложенный вдвое пергамент. Затем крепко прижал к ней печатку, чтобы никому не пришло в голову усомниться, что письмо подлинное и написано Лайей.

— А теперь скажи, кому передавала твои письма эта змея, которую я запер в подземелье?

Лайя немного поколебалась, но страх за рабыню пересилил.

— Управляющему Марти. Его зовут Омар.

— Ну что ж, прекрасно, — с улыбкой ответил Бернат. — Свою часть сделки ты выполнила. Вот видишь, насколько лучше быть послушной. А если ты и впредь будешь себя хорошо вести, то и условия жизни твоей рабыни тоже значительно улучшатся. Я даже позволю тебе навестить ее — разумеется, в присутствии Эдельмунды.

С этими словами, погладив ее по голове, Бернат Монкузи вышел.

54

Роды

Няньки, бабки и повитухи деловито сновали по комнате, делая свое дело и не обращая внимания на присутствующих высокопоставленных особ. Роженице было больше тридцати трех лет — возраст, в котором большинство женщин уже становятся бесплодными. От брака с Уго Благочестивым у нее был сын, а от союза с Понсом Тулузским — три сына и дочь, однако ее детородный период, казалось, уже остался позади. Во всяком случае, и придворные мудрецы, и лекари-евреи неоднократно намекали, что у графини начался климакс.

Она лежала вся в поту, с перекошенным от мучений ртом и непоколебимой решимостью в глазах. Повитуха понимала, что отвечает за неё головой, и если вопреки всем усилиям что-то пойдёт не так, ей грозит страшная кара. Многолетний опыт подсказывал ей, что рвётся всегда там, где тонко, и ни один лекарь не возьмёт на себя вину в случае фатального исхода. Хотя лекарь-еврей, помогавший повитухе, внушал ей доверие. Галеви считался лучшим лекарем в графстве, его советы были разумны и своевременны, но в любом случае, действовать приходилось повитухе.

Возле ложа видел бледный и встревоженный Рамон Беренгер I, а чуть дальше, в резном деревянном кресле — епископ Одо де Монкада в парадном облачении, с жезлом и кольцом. Выражение его лица было унылым, а взгляд не предвещал ничего хорошего, всем своим видом он давал понять, что присутствует при родах исключительно по обязанности, ему не по душе лицезреть, как рождается на свет плод греховной связи венценосной парочки. Однако уклониться от этой почетной обязанности он не мог и теперь утешал себя тем, что присутствует здесь скорее как чиновник, нежели духовное лицо.