Я подобрал это на свалке

— Как? — с великолепным наивом говорит моё солнышко. — Неужели не ясно? Ну, тогда посмотри! — из аппаратного отсека дроида выезжают два служебных монитора.

На одном — крупным планом стопкадр рассерженной морды ящерицы. На другом — в том же масштабе и ракурсе — моё лицо. Вот зараза! Ладно, я ей при случае припомню…

Да, я был и сердит, и расстроен. Но я лапами не махал. И, конечно, я — куда симпатичней.

Я ей так и сказал.

— Я насчёт твоего раздутого самомнения ничего возражать не собираюсь. Я только имела в виду, что нечего так сердиться — причин нет. Книжек с картинками набрал? Набрал. Живым, и даже целым остался? Остался. Чего тебе ещё не хватает?! Иди — мойся и ужинай. Потом посмотришь свои картиночки, погремишь своей погремушкой, соску, правда, я не помню куда засунула…

Я скривился. Но потом был вынужден признать — действительно, повода для расстройства, вроде, нет.

Наверное, всё же просто устал. Пойду отдыхать. Но морда у меня всё равно…

Посимпатичней!

Пока я мылся и ужинал, Мать с помощью манипуляторов и электроники лабораторно-медицинского отсека копалась в добытом софте. Она у меня — профессионал. Хакеры отдыхают.

— Удивительно, но кое-что в памяти софта сохранилось. Очень хорошая цельнокристаллическая подложка. И толстая. Есть даже видеоизображения. Включить?

— Хо-хо! Конечно! Страсть как люблю старые мультики! Не забудь кашку и бутыль с подогретым молочком и соской! Чтобы я уж точно заснул после сказочек…

— Это не мультики. И — не совсем сказочки. Да и заснёшь ты после такого тоже — вряд ли…

Насколько я поняла, это видеоотчеты Лаборатории прикладной генетики их самого «продвинутого» Медицинского Университета о своей деятельности за несколько десятков лет. С комментариями, расчётами и чертежами. Кстати, очень специфичные, и жутко секретные…

— Звучит устрашающе, но… Ничего. Обещаю под стол не лазать. Не хныкать. И под себя от страха не делать. (Впрочем, памперсы на всякий случай приготовь!) Если же ты для меня всё ещё и вкратце перескажешь, прокомментируешь и растолкуешь, я буду жутко счастлив! Но только, конечно, так, чтоб я не испугался… А то я туповат и ленив. И ещё — предвзято настроен: насчёт науки и всего такого. Ну, словом, не дорос немного — психика ещё слабая, неустойчивая…

— Остряк-самоучка. — комментирует моя «глава Экспертной Комиссии по внеземным цивилизациям», — Будешь прибедняться — всё буду рассказывать так, как описано в справочниках, а слова попроще, понятные тебе, как бы забуду. А ещё свет везде выключу, — она так и сделала, — У-у-у! Сейчас страшный бука заберёт непослушного мальчика!..

— Ну хватит, Мать. А то я начну кататься на спине по полу и плакать. Или буду кусаться и выть. Или лучше отшлёпаю твою Центральную панель. — мне надоело препираться с ней. Вот говорил я технику Вассе — не нужен ей блок юмора и неформальной логики. Теперь расхлёбываю, — Давай уж, рассказывай.

На центральном экране над пультом появилось изображение.

Я придвинул стул поближе — детали казались мелкими.

Ну, лаборатория, как лаборатория. Белые стены. Яркие хирургические лампы на потолке. Куча приборов вдоль стен. Стрелки прыгают. Циферки вспыхивают. Помпы качают. Посередине как бы стол. Операционный.

На столе — человек. У него вскрыта грудная клетка и брюшная полость, и шесть медиков в светло-голубых халатах и масках что-то сосредоточенно делают во внутренностях подопытного разными блестящими инструментами. Со всех сторон торчат тумбы и ящики — вероятно с искусственными органами — подключённые к человеку гибкими гофрированными шлангами.

Я не очень брезглив и повышенной чувствительностью к виду крови не страдаю. Да и самого меня столько раз «чинили», а иногда ещё — и без наркоза… Но тут мне стало как-то не по себе. Чувствую, что-то нехорошее эти сволочи делают с беднягой.

— Голос, который ты слышишь за кадром, — точно, голос что-то бубнит, довольно однообразное, — сообщает, что это доброволец номер двести сорок четыре, и операция проводится стандартная, но изменены параметры… что-то про анионный баланс… Хм… не могу понять что именно изменено, но смысл такой, что сделано всё, чтобы теперь обеспечить выживание подопытного.

— Добровольца?

— «Добровольца».

— И пошёл он на это, конечно, только из Любви к Родине? — ирония в моём голосе была бы заметна и жирафу.

— Нет. Это — заключённый-смертник. Так что он… выбрал.

— О-о!.. Круто. Но — значит, получается, предыдущие двести-сколько-их-там-было «добровольцев»…

— Да, я тоже так думаю, с вероятностью более девяноста девяти процентов, — подтвердила Мать моё предположение.

Граждане!.. Остерегайтесь совершать противоправные действия! А не то ваше же Правительство — вас и!..

Хм-м…

Дело-то пахнет керосином! Если не сказать хуже.

Камера сместилась. Вероятно, она была закреплена на длинной штанге с подвижными суставами, и кто-то медленно подвёл её ближе, установив прямо над грудиной и шеей «добровольца». Вот теперь я видел всё — как на ладони!

Срань Господня!..

Я бы ещё и не так высказался, если бы не собственный запрет на космослэнг в бортовом Журнале…