Я - подводная лодка!

Я поглядываю на помощника, на боцмана. Чувствуют ли они то же, что испытываю сейчас я? Считают ли они, что и им крепко повезло - увидеть океан во всей грозе его и силе; ощутить то, что выпадает очень немногим: живую мощь первородной стихии; ощутить её напрямую - лицом, телом, душой, и не где-нибудь, а посреди её буйства, в реве, в лете, в провалах над бездной? Ведь только верхняя вахта подлодок окунается так в эту бурливую купель - с головой. Все прочие мореходы прикрыты стеклом и сталью ходовых рубок.

Руднев нахохлился, глаз под навесом овчинного капюшона не видно. Лицо боцмана застыло в гримасе, с какой легче всего встречать "скуловорот" град шрапнельных брызг: губы сжаты, глаза прищурены. В жизни не узнбю, о чем он сейчас думает. Разве что спросить? Как же, скажет!..

- О чем задумался, Василий Егорыч?

Боцман хитровато усмехается:

- Зуб, думаю, какой вставлять: золотой или стальной... Думаю, помирать буду, а погодку нынешнюю вспомяну.

Все это похоже на правду. Такое забыть трудно.

Нас снова накрывает. Все-таки странную работенку выбрал себе этот бывший псковский хлебороб - бултыхаться ночью посреди океана. Сидел бы сейчас в теплой хате при жене да цветном телевизоре. Плохо ли ему жилось, комбайнеру колхоза-миллионера? Не Жюля Верна, в самом деле, начитался? Двадцать лет под водой морячить - тут родиться надо было с боцманской дудкой на шее.

Свитер под гидрокостюмом намок и хлюпает при каждом поклоне. Ноги коченеют, холод ползет все выше и выше.

Трудно поверить, что под нами - стальной кокон прочного корпуса, полный тепла и света. Я ищу взглядом на палубе место, под которым находится моя каюта. Там, под сводами герметичной брони, мудрые книги, чай, тесная, но сухая и теплая постель... Кипящая волна пожирает палубу и то место, под которым дожидаются меня книги, чай и подушка. Носовая оконечность длинная, черная, как гитарный гриф, - снова зарывается в океан. Оттягиваю резиновую манжету, нажимаю кнопку подсветки электронных часов: ещё каких-нибудь полтораста минут - и для нас распахнется наконец благодатный люк.

Верховой ветер разогнал тучи. Где-то у горизонта, изрытого водяными грядами, полыхают молнии. Но гром грозы тонет в грохоте шторма.

Струя электрического огня рассекает небо, и расплесканный океан застывает, как на моментальном снимке. Мощный высверк разбился на сотни бликов, вспыхнул и погас на стеклянистых склонах мертвой зыби. Вот так зарождалась жизнь на планете - молнии били в океаны, и в их соленых чашах вершилось таинство зачатия: цепочка молекул, спирали и кольца органики сплетались в праоснову белка...

Гроза в ураган - феерическим зрелищем дарит нас Атлантика. Должно быть, в награду за стойкость верхней вахте. И даже жаль слезать с мостика, когда приходит смена.

Спускаемся вниз. Как здесь хорошо внутри - тепло, сухо, светло! Если бы не швыряло - и вовсе подводный рай. К боцману такое чувство, будто съел с ним пуд соли. Не хочется расходиться по отсекам, но ему - в кормовой аккумуляторный, а мне - в носовой жилой.

Июнь - время пересмены американских авианосцев на боевом патрулировании в Средиземном море. К нам идет вертолетоносец "Ивадзима".

Уж не забыли ли нас в нашем районе? Елозим почти полмесяца в одном квадрате. Впрочем, это не самый плохой район. Если бы не "орионы", и вовсе тихая заводь. Правда, и другие наши лодки никаких американских атомарин пока не обнаружили. Однако лодочное железо уже требует ремонта. Подызносились...

После ужина - подобие спортивных занятий. Все "спортсмены" идут в носовой торпедный отсек, он самый просторный и прохладный. Пять минут вентиляторы работают на вытяжку. Потом замеряют содержание углекислоты всего 0,4 процента. И подводный стадион оживает. По настилу вдоль торпед бегут на месте сразу пять человек, в том числе и я. Старшина 2-й статьи Белозарас качает гирю. Матрос Харитонов подтягивается на трапе, притянутом к подволоку за торпедопогрузочным люком. Я подпрыгивал на месте, следя, чтобы голова моя попадала точно в промежуток между двумя свисающими приборами.

Хоть какая-то нагрузка, хоть какие-то движения. Так легко обрюзгнуть в лодочной тесноте.

"Сынок, - говорит отец, - если встретишь лысого человека с сизым носом и большим животом, поклонись ему - это герой-подводник".

Наблюдал с мостика восход луны. Она, едва просвечивая сквозь темную ночную пелену при горизонте, всплывала стремительно, как отпущенный детский шарик на празднике.

Боцман разыграл кока Маврикина. Растолкал его.

- Иди, Костя, наверх, покури. А то сейчас погрузимся.

Маврикин вскочил и ринулся в центральный пост.

- Выход наверх разрешен? - спрашивает он старпома. Тот коварно кивает. Маврикин спешит по трапу вверх - успеть бы курнуть, пока не погрузились. Вскрик! Это кок саданулся головой о задраенный верхний люк.

- Когда выходишь наверх, на глубиномеры надо поглядывать, - ласково советует старпом коку, почесывающему ушибленное темя.

На глубиномере - 80 метров.

Теперь разговоров о коке в центральном посту - до смены вахты. Какое-никакое, а все же развлечение.

Скучно.