Я - подводная лодка!

- Супчик тоже ничего, - кротко замечает механик. - Жидкий, но наваристый. Будешь с него тощий, но выносливый.

Помощник наполовину грузин, и ему нелегко сохранять на лице невозмутимую мину. Феде Рудневу, торпедисту по образованию ("торпедоболваночный факультет"), и без того тошно сознавать себя интендантом. Мы все знаем, что он ужасно стыдится своих провиантмейстерских обязанностей и в разговорах с девушками придумал себе романтическую должность - "командир абордажной группы". Нет такой должности на современном флоте.

- Ничего, Федор Кириллыч, Александр Блок тоже был провиантмейстером, - пытаюсь я позолотить пилюлю, - да ещё в армейской строительной дружине.

Руднев несколько оживает. Трудно поверить, что наш горластый тучный помощник - студент-заочник Литературного института. Но это так. Как ни таил Федя свою принадлежность к изящной словесности, бравый его оруженосец Шура Дуняшин выдал "командира абордажной группы" с головой. Прибираясь в каюте помощника, нашел рукопись Фединой повести и продолжил чтение в кают-компании, где был засечен доктором. В лодочной тесноте вообще невозможны личные тайны. Все знают друг про друга все, как в большой коммунальной квартире. Чаще всего это гнетет. Но иногда удивляет и радует. У нас как-то случился вечер неожиданных открытий. Вдруг выяснились поразительные вещи. Ну кто бы мог подумать, что командир в совершенстве владеет языком глухонемых (отец преподает в спецшколе), что лейтенант Васильчиков, румяный увалень, - бывший летчик, до морского училища занимался в аэроклубе; что механик окончил школу бальных танцев и может преподавать хореографию, что у старпома - диплом военного переводчика: изучал на курсах итальянский язык.

Общение в кают-компании, как и все на свете, происходит волнообразно. Порой вместе с общей усталостью накатывает волна глухого равнодушия друг к другу, если не сказать жестче...

За столом говорить уже совершенно не о чем. Единственное, что скрашивает тягость всеобщего молчания, - музыка из радиоприемника. Во всяком случае, каждый может сделать вид: молчит он-де не потому, что ему опостылели соседи, а потому, что слушает песню. Пусть одну и ту же - в сотый раз подряд...

Зато потом наступает такой момент, когда пелену "черной меланхолии" искрой просекает живая общая беседа. С быстротой молнии обегает она круг немыслимо разных предметов. Будто все торопятся наверстать за недели молчания. Старинное флотское правило - не говорить за столом о служебных делах - писано не для нас.

Подводные лодки торпедировали не только классическую морскую тактику, но и классическую морскую этику, рожденную в кают-компаниях линкоров и крейсеров. Какой старпом будет проверять чистоту палубы в отсеках, пустив по ней фуражку белым чехлом вниз? Подводник лишь улыбнется, прочитав в романе, как офицеры, перед тем как взять вилки, повторяют "однообразным заученным движением жест восседающего во главе стола командира - ударом двух пальцев загоняют на место белоснежные манжеты".

Какие там манжеты, когда мы все сидим в майках-безрукавках! Порой удивленно оглянешься, услышав чью-либо фамилию со званием. С трудом верится, что все эти парни в просторных холстинах - лейтенанты и капитаны. Братаны большой семьи собрались за артельным столом. Никто из нас не годится друг другу в отцы. Самый старый - командир. Ему стукнуло на походе целых тридцать лет. Самый младший - лейтенант Васильчиков. Ему двадцать три.

Я не покривил душой, сравнив кают-компанию с семьей. Когда рискуешь жизнью сообща, между людьми сами собой вяжутся нити покрепче иных родственных. Редко с кем из домочадцев приходится узнать, почем фунт лиха, съесть пуд соли - тем более не поваренной, морской...

Ужин ещё не окончен. Мы беспечно позваниваем чайными ложечками. А командир сидит, подперев голову, налитую бессонницей. Ему решать всплывать или не всплывать. Два предыдущих всплытия были сорваны появлением патрульных самолетов. Потом по левому борту прослушивалась работа чужого гидролокатора - печально-звенящие фортепьянные звуки - "Бинь!" "Бинь!", будто в пустом и темном зале девочка бьет по самой тонкоголосой клавише. Почему девочка? Может быть, потому, что англичане - гидролокатор английский - отнесли свои корабли к женскому роду и в третьем лице называют их "она". Галсирует сейчас там наверху эдакая сорокатысячетонная "девочка" с ядерными глубинными бомбами на борту типа "Лулу".

От противолодочной самонаводящейся торпеды практически нет спасенья. Радиус реагирования её 2700 метров, мы же слышим её всего за полтора километра. Не поможет и срочное всплытие: наша вертикальная скорость явно недостаточна для уклонения. Правда, есть ещё "шумилки", которые выстреливаются специально для отвода на себя торпеды. Но для этого надо вовремя её услышать. Да и успеет ли она навестись на них? Вот в чем ответ на вопрос "быть или не быть?".

Гидролокатор давно стих: замирающие посылки удалились по одному из курсовых пеленгов. Значит, корабль ушел вперед, так ничего и не обнаружив. А если вернется назад?