Я помню это было в детстве

Следующий этап жизни в Казани – переезд в поселок Северный. Сюда перевезли старый дедушкин (уже по отцовской линии) дом из деревни Казаклар и сделали к нему пристрой. Где-то есть даже семейная фотография, на которой я, маленький мальчик в коротких штанишках на подтяжках, с важным видом вношу свою лепту в строительство нового дома: подаю какую-то дощечку. Но в памяти этот эпизод не сохранился. Зато я помню массу других очень важных событий, которые наверняка оказали на меня сильное воздействие и даже заложили какие-то фундаментальные основы характера, которым мне приходиться пользоваться по сию пору.

Поселок Северный в отличие от Ягодной Слободы находится на самой окраине Казани, это почти деревня, рядом – озеро, лес, природа одним словом. Во мне до сих пор живо ощущение знойного лета с буйством зелени, цветов, каких-то жужжащих звуков… Помню, меня всегда манил лес и в то же время пугал своей таинственной загадочностью. Видимо, взрослые, боясь, что я туда буду убегать, нарочно пугали: "Не ходи в лес, а то волки съедят". В лес мы ходили с тетей Линой – безобидной и неказистой девушкой, папиной младшей сестрой, которую все почему-то считали дурнушкой. Я этого не замечал, для меня главное было пойти с ней в лес. Это был всегда праздник! Никаких подробностей от лесных прогулок я не помню, но осталось ощущение чего-то желанного, загадочного и жизненно необходимого. Не знаю, насколько здесь повинно тесное общение с природой, но мое тогдашнее внутреннее и внешнее состояние ассоциируется сейчас во мне с налитым румяным яблоком, полным сока, силы и оптимизма.

В поселке у меня впервые появился друг. Звали его, как помнится, Шавкат. И, когда лет через восемь мы приехали в гости на летние каникулы к дедушке из Узбекистана, куда мы перебрались в 1962 году, и я снова встретился с ним, чувство старой дружбы восстановилось. А, может быть, это просто взрослые сказали: "Вот с этим мальчиком ты дружил в детстве", – и этого было достаточно, чтобы мы задружились заново.

Чем мы занимались с Шавкатом? Сохранились лишь обрывки впечатлений. Самое важное, кажется, вот какое. Трудно назвать это пробуждением эротического чувства, но о чем-то подобном я смутно вспоминаю. Когда я рассматривал бабкину (кстати, бабушку по отцовской линии в отличие от деда я совершенно не представляю) кулинарную книгу с изображением раскатанной татарской лапши и пояснениями, как эту лапшу нарезать, – где-то в глубинах моего сознания вспыхивали какие-то туманные ассоциации. Нет, это был не эротизм, а скорее неотчетливая и смутная догадка, пришедшая ко мне, возможно, из другой жизни.

То, что никаких эротических чувств в четырехлетнем возрасте у человека быть не может, доказывает еще такой факт. Мы с Шавкатом и одной соседской девочкой – не знаю, кто уж был тут зачинщиком – играли в увлекательнейшую, как нам казалось, игру. За домом в укромном углу нашего сада росли громадные лопухи, и мы туда прятались втроем от взрослых, понимая, что занимаемся не совсем приличным делом. Мы поочередно с Шавкатом общупывали девочку (по ее полному благодушному согласию, разумеется). Что я тогда испытывал? Ничего. Не помню, никаких ощущений. Одно любопытство и сознание того, что мальчики и девочки, оказывается, устроены по-разному.

Во время очередного сеанса – а, может, это и было-то всего один раз – за оградой забора промелькнула тень какого-то мужчины. Мы подняли головы и обмерли: это ее отец возвращался с работы. К счастью, он прошел мимо, ничего не заметив.

Не знаю, как для Шавката, но для меня внезапное появление за оградой забора тени мужчины было сильным потрясением. Откуда-то пришла догадка: чужую женщину, пусть даже девочку, трогать нельзя – это может не понравиться другому мужчине, например, ее отцу.

3

Из всех обитателей дома в поселке Северном я наиболее отчетливо помню деда Заки, потому что, наверное, больше всего проводил время именно с ним. Он занимался пчелами, и от него всегда исходил приятный медовый запах. Дед угощал меня сотовым медом, и я долго жевал его, пока во рту не пропадала сладость. Если дом в Ягодном был пропитан бабушкиным духом, то в Северном – дедушкиным.

Мои родители были в ссоре со стариками, и дом был разделен на две половины. Теперь по рассказам двух моих уже умерших теть – Лины-апа и Алсу-апа – я представляю, в чем была причина размолвки. Но тогда это меня абсолютно не занимало. Родители, уходя утром на работу, оставляли мне еду, и отец наказывал: "Не ходи в комнату бабая!" Я согласно кивал головой или отмалчивался. Однако, как только за воротами скрывались фигуры моих родителей, я тут же бежал к деду.