Я помню это было в детстве

Мой первый испуг уже прошел, а боли я не чувствовал. Я гордо восседал на арбе и свысока поглядывал на сочувствующие взгляды махаллинцев: дескать, чего вы переполошились, дорогие сограждане, подумаешь, ручку порезал, эка невидаль! Я даже что-то небрежно насвистывал и чувствовал себя настоящим героем, возвращающимся с поля брани, пусть слегка раненным, но непобежденным. Это был первый подвиг, совершенный в моей жизни: я победил свой страх.

И вот это чувство подвига, убеждение, что никогда ни при каких обстоятельствах настоящий мужчина не должен терять присутствие духа, прошло через всю мою жизнь и стало главным фундаментом, дающим опору в самых сложных жизненных ситуациях. Но в то же время это было одним из самых ранних проявлений моей раджасической (холерической) природы, из-за которой, как известно, у человека бывает несусветное количество проблем.

6

Что главное в женщине: красота или доброта? Вряд ли есть на свете мужчина, который хотя бы раз не задавался этим извечным вопросом.

Передо мной он встал еще в детсадовском возрасте. В нашей группе все ребята были условно поделены как бы на две группы. Одна – элита, другая – чернь. В элиту входили те, к кому можно было применить слово "самый". Например, Маша была самой красивой, она носила большие красные банты. Ваню считали самым умным, он уже мог читать. А Вася почему-то прослыл самым сильным, может, потому, что был самым длинным. Я в элиту не входил, но к черни себя тоже не причислял, и, вообще, мне это деление не нравилось. И кто только его придумал? Я решил его разрушить.

Однажды к нам из Казани приехал какой-то родственник. Он совсем был непохож на моих родителей, которым было вечно не до меня, и они всегда держали дистанцию: дескать, ты – ребенок, а мы – взрослые. Как-то мы с соседским мальчишкой (это было еще в Казани), с Шавкатом, кажется,  придумали интересную игру: шатаясь, шли по улице, и изображая двух подвыпивших мужиков, кричали во все горло: "Цикл-цикл-мотоцикл – всю дорогу обассыкал!". Игра нам казалась забавной, но меня терзала  смутная догадка, что мы не хорошо делаем, играя в эту игру. Поэтому я спросил разрешение у своего отца: "Можно мы будем играть в пьяниц?". Отец строго посмотрел на меня и сказал, как отрезал: "Нет". Он даже не поинтересовался, что эта за игра, как в нее играют. Если бы он это сделал и выслушав, посмеялся над нашей глупой затеей, а потом разъяснил, почему она глупа (например, дедушка Заки, я уверен, поступил бы именно так), может быть, я ему поверил и не стал бы больше изображать пьяниц. А так чихать я хотел на ничем не аргументированные запреты: играл, играю и буду играть, тем более, когда это так интересно. Больше к взрослым со своими глупыми вопросами я не лез.

В другой раз, уже после переезда в Узбекистан, я попросил отца сделать мне лянгу. Лянга – это небольшой лоскуток бараньей кожи с не обстриженной шерстью, к основанию которой через две дырочки проволокой крепится плоский кусочек свинца. В лянгу играют, подбивая ее ногами – похоже на то, как жонглируют мячом футболисты, только приемов здесь гораздо больше. Если футбол – национальная игра бразильцев, то лянга – узбеков, но в отличие от латиноамериканцев среднеазиаты, став взрослыми, о своих детских увлечениях забывают. Отец, никогда не игравший в лянгу, так и не понял секрета этого парящего в воздухе лоскутка шерсти. Он грубо скрутил своими мастеровыми руками, привыкшими сбивать шкафы и комоды, проволоку вокруг шерсти: в результате лянга не только не парила, она камнем падала вниз, и ею совершенно невозможно было пользоваться. Но отец в эти тонкости не вникал, он удовлетворенно потирал руки от сознания хорошо исполненного отцовского долга. Мне же не оставалось ничего другого, как насобирать пустые бутылки и обменять их на настоящую пушистую белую лянгу у старика-старьевщика, который раз в неделю объезжал нашу махаллю на своей скрипучей арбе.